Матфей (Мормыль), архим. Литургические традиции Троице-Сергиевой Лавры

Имя о. Матфея (Мормыля) - архимандрита, регента хора Троице-Сергиевой Лавры - хорошо известно не только специалистам по церковной музыке, священникам, светским музыкантам. Для многих людей, как в нашей стране, так и во всем мире, русское церковное пение ассоциируется именно со звучанием хора Троице-Сергиевой Лавры. Более 30 лет о. Матфей руководит пением в обители Святого преподобного Сергия, игумена Земли русской. За это время им была создана своя школа церковного пения, переложено большое число песнопений на распевы, которые принято считать Лаврскими.

Сотни учеников Московской Семинарии и Академии пели под его началом. Многие из них, являясь в настоящее время священниками и архиереями, в разных местах страны и мира, продолжают дело своего учителя - несут людям и Богу православное пение. Богатейший опыт регента Троице-Сергиевой Лавры, принципы и методика его многолетней работы с хором, к сожалению, еще не стали объектом серьезного, глубокого изучения и обобщения. Нет и опубликованных свидетельств, из которых мы смогли бы узнать о том, как начинал свою деятельность о. Матфей, кто были его учителя и наставники, как складывалась его судьба регента? Хочется надеяться, что предлагаемая читателю беседа послужит тому началом и подвигнет на сей благой и нужный многим труд исследователей русского церковного пения.

К сожалению, в письменном виде речь о. Матфея все же утратила во многом неповторимую - особенную, только ему присущую интонацию и манеру говорить, рассказывать, назидать, как мы ни старались сохранить устный оригинал. Но остались зато высказанные мысли, размышления - думается, важные и многополезные.

- Отец Матфей! Начнем с традиционного вопроса: откуда Вы родом, из какой семьи?

Родиной моей является Северный Кавказ, пригород Владикавказа, станица Архонская бывшей Терской области. Родился я в семье благочестивой, православной и певческой. Среди моих предков есть монашествующие. В частности, дедушкина сестра (по линии матери) - матушка София - была монахиней в монастыре св. великомученика Георгия на Куре, около города Георгиевска (может быть, Вы слышали такие наименования станиц и городов, как Моздок, Курская, Георгиевск). До революции монастырь был в ведении Владикавказской и Моздокской епархий.

В моем роду я представляю уже четвертое поколение певчих. Мамочка моя до сих пор поет на клиросе (у нее контральто), хотя ей уже 91 год. Дедушка начинал в местном станичном церковном хоре, затем оказался в конвое наместника Кавказа генерала-губернатора графа Воронцова-Дашкова 1 . При нем был конвой, почетный видимо, и хор (собственно хор и составлял этот конвой). Это был знаменитый мужской хор, которым руководил Михаил Калатилин. Дедушка был его помощником. Потом он окончил Тифлисскую консерваторию и стал оперным певцом. В 1913 году, как раз в год 300-летия дома Романовых, он пел Ивана Сусанина в “Жизни за царя” Глинки на сцене тифлисской оперы. Сохранились даже фотографии, где он снят в костюме Ивана Сусанина.

После революционных событий дедушка оказался в Белой Армии Деникина и управлял хором в Пятигорске (этот коллектив состоял из 120 человек). С разгромом добровольческой армии многие уехали, а дедушка попал в ссылку, в Сибирь, еще при Ленине. Вернулся… и остался церковным регентом. А в 1937 году в возрасте 49 лет дедушку расстреляли, на второй день праздника Рождества Богородицы. По описаниям бабушки и мамы, я знал о том, как это происходило. Лишь после перестройки появилась возможность навести справки. Действительно, был расстрелян 22 сентября 1937 года. Но как мама рассказывала, со слов кладбищенского сторожа, его закопали живым. Выстрелили в него, он упал, но еще был жив… Так-то вот… Я родился через полгода после его кончины.

По отцовской линии в нашем роду тоже были монашествующие. Сегодня 22 июня - день, когда началась война. Со слов родственников (я ведь мальчишкой был, никого же не помню) знаю, что из нашего квартала, из нашей “клетки” в войне погибло 11 человек (а “клеточка” была 200 на 200 метров). Вот и выходит, что дедушку “съел” Сталин, а дядю с папой - Гитлер. Из мужского поколения только я с братом и остались. Тяжело пришлось. Слава Богу! Выжили.

В 1945 году семи лет я пошел в храм, в Алтарь и на клирос. Стал приобщаться к пению, подсказывал и помогал слепым певцам. У нас в станице и сейчас еще живы две слепые певчие: Анна Михайловна Калашникова и Елена Сергеевна Касьянова - уже совсем старенькие, обеим за 80. Как прекрасно вели они клирос! Слепые певчие составляли как бы костяк ежедневной службы. Был в церкви и праздничный хор. В нем участвовали моя мама и те, которых учил дедушка. Настоятелем храма служил иеромонах Иоасаф Бунделев 2 . В молодости он был монахом обители Святой Троицы во Владикавказе (там, где начинается Военно-Грузинская дорога, и находился Троицкий монастырь). О. Иоасаф мечтал о моей учебе в Московской семинарии. Однако, поначалу я оказался в семинарии Ставропольской, а потом уже поступил в Московскую духовную академию Непросто было совмещать прислуживание в Алтаре с занятиями в общеобразовательной школе. О.Иоасаф, любя, называл меня попиком, а в школе обзывали попом. Я не переставал удивляться: казалось бы, комсорги, комсомольцы, должны были служить примером воспитания, поведения. Среди них были и очень хорошие ребята, но некоторые… Как-то после одной из антирелигиозных лекций я пришел домой с шишкой (один из активистов в фуражку вложил камень и ударил меня по голове из-за палисадника).

Я хотел стать священником. Но, конечно, очень полюбил клирос. Быть на службе - это же, как говорится, вариться в общем котле: не пребывать в созерцании, а участвовать в действии. Это так захватывает! Ведь судя по второй главе Типикона 3 , даже служащий священник должен стоять на правом клиросе и участвовать со всей массой, со всем собором молящихся в службе. Сказал Ектению на солее 4 и вернись на клирос, не прячься в Алтарь, нечего стасидии 5 устраивать за иконостасной перегородкой! Не случайно преподобный Сергий похоронен у нас в Троицком соборе с правой стороны, на солее, там, где была его игуменская стасидия. Я считаю: для того, чтобы человек по-настоящему участвовал в службе, ему надо помолиться, напеться, выговориться, а потом идти в Алтарь читать тайные молитвы.

- Вы с детства хотели быть регентом или так сложилась жизнь - что им стали?

Регентом я не собирался быть. Все получилось как бы само собой. Через год после окончания школы я поступил в Ставропольскую духовную семинарию. Владыка архиеп. Антоний (Романовский) 6 на каникулы послал меня в Ессентуки - курортный городок и культурный центр. Там я был псаломщиком и регентом на левом клиросе. На правом клиросе хором управлял диакон Павел Звоник - известный на Северном Кавказе регент (ум. 1964 г.). Некоторые его песнопения мы до сих пор поем в Лавре. И что удивительно. Он как диакон не обладал большими вокальными способностями. Но какое имел чутье музыкальное, интонацию, а его произношение - даже как диаконское - насколько проникало в душу и умиляло всех! Так что на моем пути все было как бы предопределено - начиная от слепых певчих, включая регентование в Ессентуках…

Когда я поступил в духовную Академию, первые два года пел в хоре. Но намерение было уйти в монастырь. Это произошло 21 июня 1961 года. Был на всех послушаниях. Ведь какая разруха была! А потом, 1 августа сказали мне: “Петь с народом”. Отсюда и началась моя регентская жизнь в Лавре.

- Кто Вас учил регентству? Или Вы учились сами?

Вопрос этот, может быть, слишком прямой. Чтобы около меня кто-то стоял, учил - такого не было. Знаете, когда попадешь в воду - поневоле научишься плавать. Жизненная необходимость заставила. Это еще дома было, в станице…

Знаете, меня больше привлекала не сама система дирижирования, не техника и прочее, а необыкновенная церковная распевность. Более всего меня захватывал стиль монастырского пения - пение слепых певчих, в 20-е годы певших с монахинями бывшего Владикавказского монастыря, и отца Иоасафа (он был монахом). Много дала мне двоюродная сестра моего дедушки Максима Васильевича матушка Ирина Руденко (она умерла 14 сентября 1972 года схимонахиней Иерофией), одна из главных певчих Покровского монастыря во Владикавказе. На все праздники она приезжала к нам в церковь, при о. Иоасафе немного даже псаломществовала (в 1949 году ее арестовали и сослали в Сибирь, а в 1955-м она вернулась во Владикавказ).

Молитвенное пение, распевность - какой это необыкновенный мир, запечатлевшийся в моей памяти с самого детства.

- Вас кто-то учил начальным музыкальным навыкам, нотной азбуке?

Ноты были дома. Выучить их не составляло труда, да и в Ставропольской духовной семинарии пение было специальным предметом.

- Как оно было поставлено?

Как и во всех семинариях. Преподавал у нас пение Пестрицкий Вячеслав Павлович. До Ставрополя он был в Ташкенте, потом в Саратове, словом там, где был владыка Гурий 7 . Это он открывал Лавру после войны. Как о нем отзывался владыка Афанасий (Сахаров) 8 , - один из лучших знатоков Обихода 9 . Как знаток и любитель обиходных мелодий владыка Гурий воспитал чутье музыкальное и привил эту любовь Вячеславу Павловичу и, видимо, следил за Вячеславом Павловичем, за его репертуаром. Поэтому Вячеслав Павлович приехал к нам в Ставрополь как бы сложившимся регентом. До Вячеслава Павловича в семинарии регентом был ученик Константина Константиновича Пигрова 10 Белоусов, так как сам Пигров сначала уехал в Ростов, потом в Одессу. Пигров, Беневский - уроженцы Ставрополя. Все знают “Плещут холодные волны” Беневского. У него есть гармонизация и Обиходных распевов для женского монастыря св. Марии Магдалины и Иоанна Предтечи в Ставрополе. Так что, видите, в какую стихию я попал.

И еще. Вячеслава Павловича Пестрицкого опекал и поддерживал владыка Антоний (Романовский). Ведь он сам был в свое время участником идеальных всенощных 11 . Видите, какое стечение обстоятельств. Ставрополь действительно был очень интересным городом в то время. Было на что посмотреть, что выбрать, чему поучиться, к чему привиться и что полюбить. Практически я учился во время службы. На правом клиросе кафедрального храма располагался смешанный хор, руководимый Пестрицким. На левом - наш семинарский, мужской. Архиерейский хор имел свои привилегии. Взять хотя бы Пассии 12 . “Тебе одеющегося”, например, пропоет Вячеслав Павлович во время каждения, а все остальное: стихиры Триоди 13 и прочее - мы. Каждое воскресенье от ранней литургии до Пассии мне приходилось переписывать тексты стихир для моего хора. И тут же, переписывая, ставишь цезуры, распеваешь тексты стихир.

- Что, не хватало книг?

Минутку. Это сейчас благодать - ксерокс и прочее. А тогда у нас была в семинарской канцелярии Степанида Лаврентьевна - одна (!) машинистка на всю семинарию. К тому же ей не разрешали печатать наши богослужебные тексты, потому что у нее и без нас было достаточно нагрузки по бумагам семинарии и проч. Благодаря регулярному переписыванию текстов стихир многие из них я помню до сих пор наизусть.

Имея такой багаж и придя в Лавру, где началась Ваша регентская деятельность, - на что Вы опирались: на опыт, приобретенный в Ставрополе, или стали создавать свое? Сейчас говорят: “школа о. Матфея”, “стилъ пения о. Матфея”.

Два года, проведенные в Академии, не прошли даром. Когда приехал сюда, в Лавру, то прежде всего ознакомился с местным Обиходом. Ведь в каждом храме существуют свои варианты одних и тех же песнопений. В Ставрополе правый хор у нас пел Бахметьева 14 , а в будние дни - пели все распевы наши - киевские, обычные. В Ставрополе до Вячеслава Павловича в Андреевском соборе пели только Бахметьева, а в архиерейской церкви - все распевы, которые предписывал исполнять Патриарх Алексий I. Такая была установка. Инициатива исходила от владыки Антония. Это в первый год. На втором году я больше занимался чтением аскетической литературы. Помимо этого управлял группой в хоре - десяткой. Сразу же после первого курса меня определили вести практику с 1-м классом семинарии. Теперь ее ведут преподаватели. Ректор Академии о. Константин (Ружицкий) сказал тогда: “Пожалуйста, месяц поработайте, от Радоницы до окончания экзаменов, и мы Вас отпустим. Все каникулы будете отдыхать”. После семинарского хора вести практику с 1-м классом не составляло труда. Многие из воспитанников стали именитыми преподавателями, ректорами, профессорами, святителями высокими. Владыка Вениамин (Пушкарь) из Владивостока, владыка Саратовский Александр (Тимофеев)… Когда-то я с ними работал в 1-м классе.

Кроме того, в первый год мне удалось побывать в Почаеве, слушать монастырское пение, когда там было более 200 монахов, - перед самым гонением; в Киево-Печерской Лавре - перед самым ее закрытием. Я был как раз на празднике князя св. Владимира, 28 июля. Лавру закрыли после Крещения в 1961 году. Последний раз перед закрытием был в Киевской семинарии на Акафисте св. великомученицы Варвары в Андреевском соборе, когда семинарию перевозили в Одессу. Видите, как важно хоть раз в жизни посмотреть и послушать.

Во Владимирском соборе в Киеве я слушал хор Гайдая 15 . Был такой старец при митрополите Иоанне. Я помню этот великолепный хор, хотя обидно было, что он пел исключительно партес. Киевские же монахи пели по монастырской традиции, руководимые владыкой Нестором 16 . Вспоминаю, как почаевские монахи пели тропарь “Пред святою Твоею иконою Владычице”! Неподражаемо! Для меня это было большим счастьем. Так что паломничества и в Почаев, и в Киево-Печерскую Лавру явились для меня своего рода экспедициями.

Теперь я живу в Лавре, по молитвам о. Иоасафа. Вчера (21 июня 1998 года) исполнилось 37 лет, как я здесь обосновался. А пришел сюда как раз в день кончины о. Иоасафа, после второго курса Академии. Тяжелое было время, при Хрущеве, когда всю молодежь Лавры выгнали. А мне с покойным о. Марком (Лозинским) просто посчастливилось. Меня Львом звали, а его - Сережей. И вот мы пришли к владыке Пимену (Хмелевскому) 17 . Он тогда был наместником Троице-Сергиевой Лавры и преподавал в Академии. Между прочим, редчайший случай, когда он, будучи архиереем, всю жизнь пробыл на одной кафедре. Интересная личность. Необыкновенно энергичный, деятельный, смелый, неустрашимый - и очень музыкальный. Он даже в своей речи при наречии во епископы сказал так: “Было время, когда в мою грудь уже наставляли пистолет, но Господь меня миловал. И теперь, когда я буду на кафедре архиерейской, Бог меня избавит от всех козней”. Владыко Пимен принял нас необычайно тепло. Мы изложили свою просьбу. Старцы есть старцы. Хотят все-таки знать, как человек настроен, по каким причинам просится в монастырь. Он: “Юноши! У нас никаких постригов. Мы никого не принимаем. А если постригать, то только после 30 лет”. Мы: “О. наместник, примите нас. Как бы то ни было, кем бы ни быть, лишь бы в монастырь. Монахом ли, послушником ли. В братстве ведь, молиться же можно, спасаться можно”. Он: “Ладно, посмотрим”. Дали нам срок летом, на каникулы. Как раз на св. Феодора Стратилата, вчерашний день, в 1961 году мы с о. Марком, после месячного отдыха (на св. Иоанна Богослова мы закончили 2-й курс, месяц нам дал о. Пимен отдохнуть) поступили в монастырь. Все тяготы, которые тогда обрушились на верующих, ощущались и в монастыре. Чувствовалось притеснение. Музей - неуправляемый - тоже на Лавру давил. Но, слава Богу! Господь помогал! Приходится только удивляться стойкости, бодрости о. благочинного - о. Феодорита, нашего о. Кирилла, о. Тихона, других наших старцев… По их молитвам создавались и особая теплота, и уют. За стеной Лавры бушевал мир. В печати развернулась жестокая антирелигиозная пропаганда, озлобленность со всех сторон. Но изнутри, сам народ, даже в городе… Что Лавра - сердце России, чувствовали даже безбожники. Они побаивались Лавры. А если сюда и приходили, то никогда не вели себя как хозяева, всегда - с опаской какой-то, будто что-то украли. Слава Богу, все прошло, все позади. Не могу тут не вспомнить, как в 1961 году, на праздник св. преп. Серафима Саровского, в Троицком соборе, представьте, подходит ко мне о. благочинный Феодорит и говорит: “Брат Лев! Пожалуйста! Сегодня престольный праздник преп. Серафима Саровского. Идите петь с народом”.

Однако хора-то не было, совершенно никакого. Был хор смешанный под управлением Сергея Михайловича Боскина 18 . Они начинали в 1946 году, когда Лавру открывали, при о. Гурии. А тут в 1961 году появилась 19 статья из советского законодательства о налогообожениях 19 . И началось. Так их бедняг-певцов, с кем я потом начал работать, без конца вызывали в финотдел, который располагался как раз напротив Лавры. Старостой хора у нас была Вера Васильевна Матвеева, родная сестра Николая Васильевича Матвеева, известного московского регента 20 . Потом она приняла монашество и умерла в 1969 году. В Лавре ее постригли, здесь же и отпевали. Знаете, по тем временам, казалось невероятным, чтобы в мужском монастыре монахиню отпеть. Наместник о. Платон распорядился: “В Лавре, только в Лавре отпевать”. Он-то знал, сколько приняла на себя Вера Васильевна, чтобы отстоять хор. Для меня было ценно, что такой костяк был в хоре - преданный церкви. Сам регент ушел, а костяк остался. 1 августа я начал петь с народом. А на Покров - со смешанным хором. Так что у меня сразу два послушания стало - и ежедневное, и по праздникам. Потом к этим послушаниям прибавился мужской хор. Со всеми и по сей день приходится работать.

Отвечая на Ваш вопрос, могу сказать так: на чужом основании я никогда ничего не строил.

Ваша регентская деятельность. Как формировалось мастерство в искусстве управления хором, в отборе распевов, создания своих распевов, в постановке голосов хористов? Вы сами ко всему приходили?

Когда учишь, тогда и научишься. Так ведь? Бывает, достаточно посмотреть на то, как поет человек, взглянуть на человека и увидеть, что у него есть, а что ему недостает. Или кто кому подражает - сразу видно. Система. Школа. Будучи в Киеве, сразу определяешь - вот петербургская школа, вот - московская. В Ставрополе, например, в кафедральной церкви ощущалось влияние московской школы, а в Андреевском соборе - петербургской. Монастырский стиль ближе московской традиции. Все это знать необходимо. Я же должен готовиться к службе: петь, служить. Очень важно, что в Ставропольской духовной семинарии я приобрел навык работать, готовить стихиры, расписывать, пропевать. А если на клиросе по каким-то причинам нет постоянных певцов, то я должен быть готовым к тому, чтобы какой-то распев приготовить с прихожанами. Начинаются спевки. Я им показываю, рассказываю…

- И сколько лет Вам понадобилось, о. Матфей, чтобы у Вас уже сложилось все?

Сложилось все? Нет. Ведь я и сейчас каждый день обязательно должен что-нибудь пописать. Без этого же нельзя!..

- Что Вы стали отбирать для своего репертуара? Что Вам стало ближе?

То, что Вы видите перед собой (о. Матфей показывает нотную библиотеку лаврского хора - Н.Д.). Поначалу ведь ничего же не было. Я по такой системе работаю: каждое определенное песнопение я переписываю, расписываю партии, а потом уже кладу отдельно. Взял, пропел и опять поставил на то же место. Составлять отдельные песнопения в сборники - сложно, объемно, громоздко. И для работы неудобно. Видите, у меня мазоли на руках. Это след от перьевой ручки, которой я пишу. Царство небесное Александру Ефимовичу Мирошниченко, моему школьному учителю, который вел у нас уроки чистописания. Если я, бывало, не так ручку держал, то мне линейкой по руке попадало. Зато - урок на всю жизнь.

Библиотеку для хора, которую Вы видите, пришлось собирать буквально по крупицам. Многое мне удалось уже собрать к 1962 году. Мне нужно было хотя бы отчасти восстановить то, что имела Лавра. Многие распевы я отыскивал на чердаках, расспрашивал у людей. Удалось! У меня есть даже некоторые номера с автографами о. Нафанаила (Бочкало) 21 . Он после закрытия Лавры, здесь в Петропавловской церкви управлял. Многие певчие его помнили, кое-что приносили. Многие распевы отдала Вера Васильевна Матвеева. У Николая Васильевича Матвеева немного взял. Он же ведь здесь и вырос, в Посаде, потом перешел в Тарасовку в 1948 году, а затем ушел в Москву. Сергей Иванович Зубачевский - из местных, интересная личность. Сергей Зосимович Трубачев 22 . Очень ценны были встречи с Николаем Дмитриевичем Успенским 23 . Целые ночи проходили у нас за беседами, когда он сюда приезжал. Общался я и с Виктором Степановичем Комаровым 24 , регентом патриаршего хора. Общение с ними давало мне возможность проверять себя, на верном ли я пути или нет. Ухожу после каждой службы с молитвенным обращением: “Господи! Угодно ли тебе то, что я делаю?” Сказать: “Ох, удалось!” - редчайший случай. Поэтому всегда должен быть самоконтроль, самопроверка. Идешь - как по лезвию бритвы.

- Готовится праздничная служба. Вы заранее выбираете, какие песнопения будете разучивать?

Зная Устав (тем более, после Академии я ведь стал преподавать Литургику. Это - своя стихия), конечно, все обдумываю заранее.

К примеру в 1968 году мы отмечали 50 лет восстановления Патриаршества. С Николаем Васильевичем Матвеевым мы записали первую пластинку. Одна шестая часть ее - монастырские распевы. Или концерт нашего хора в 1968 году в Трапезном храме. Сколько уже прошло? - 30 лет.

Зная хорошо Устав, готовясь к службе, на основе чего Вы определяете, какое именно песнопение исполнять, каким распевом?

Я всегда стремился и стремлюсь, елико возможно, любому песнопению давать апробацию по принципу: насколько оно ближе всего к распеву.

Пласты наследия богаты, разнообразны: от одноголосных мелодий, больших партитур до произведений, близких фольклору, которые тоже иногда пленяют наши клиросы. Так что, даже обычное “Господи помилуй” взвешиваешь - насколько оно соответствует церковности.

- Вы стараетесь, чтобы служба одного праздника каждый год была одинаковой?

Нет. Служба обязательно чем-то пополняется. И даже теперь, в праздник, обязательно вводится что-нибудь новое и свежее.

- Что касается самой работы с хором, с голосовым аппаратом, этому Вы у Матвеева учились?

О, нет. У Матвеева я только на репетициях бывал, когда мы готовили совместные выступления. Скорее всего сам пришел.

- Иными словами, у Вас сформировалась своя методика работы с хором, подготовки службы.

- Каковы Ваши главные принципы?

Провести службу так, чтобы несовестно было ни перед Богом и перед Святыми, ни перед нашими распевщиками и музыкантами. Приблизить все, насколько можно, к идеалу. Ведь есть указания по поводу уставности самой службы. К примеру, прежде всего должен быть выдержан принцип организации осмогласия. Негласовые же песнопения: Херувимские, “Милость мира” необходимо приблизить к этому принципу, в соответствии, конечно, с русской традицией. Дальше. Поскольку для мужского хора почти не было репертуара (кроме Литургии, сборник Е.С.Азеева на 4 голоса), мне пришлось, простите за выражение, перелопатить всех наших корифеев: А.Д.Кастальского, П.Г.Чеснокова, А.В.Никольского и прочих. Необходимость заставила. Помимо постоянного участия в богослужении хору поручается петь на разного рода торжествах, праздниках, юбилеях, в концертах. С чем ты придешь? Значит, при подготовке к торжеству надо выбрать то, что лучше звучит в концертном исполнении. Например, “Свете тихий”. Какое выбрать? В тексте этого песнопения есть назидательная тематика о Христе - “Свете тихий - Христос”; или о Троице - “Отца и Сына и Святаго Духа пет быти гласы преподобными” и т.д. Я начинаю искать. Одно песнопение - не понравилось. Посмотрел первый номер киевского распева А.Кастальского (в подстрочнике есть советы самого композитора), как его можно приспособить для мужского хора. Далее - “Свете тихий” А.Никольского, или Н.Иванова-Радкевича 25 , “Воскресение Христово” П.Чеснокова (из Всенощной, киевского распева). Смотришь, избранные песнопения, с одной стороны, отвечают потребности службы, а, с другой, - их можно включить в концерт. Я имею в виду не собственно концертный стиль. Здесь очень важно, как преподнести материал, чтобы оцерковить слух и сердце слушающего, чтобы лицо церкви показать в тех условиях, когда нет икон, когда интерьер совершенно другой. Я это на собственном опыте особенно остро почувствовал 12 февраля 1988 года во время нашего участия в торжествах, проходивших в Париже в здании ЮНЕСКО, в ознаменование 1000-летия Крещения Руси. Предстоял концерт. Мы начали репетировать в пустом зале. Я не мог просто найти звучание хора, как будто его подменили. Здание ЮНЕСКО это же не храм. К концу нашей репетиции староста Елоховского собора Николай Семенович Капчук принес эмблему 1000-летия - хоругвь с изображением св. князя Владимира. Как только он поставил на сцену хоругвь и вокруг нее расположился хор, он сразу преобразился. Все пошло! Песнопения зазвучали! Принимали нас тепло, с пониманием. Есть еще одна сложность при подборе репертуара для мужского хора. В отличие от смешанного, в мужском хоре не все может так красиво звучать, как того хотелось бы. К примеру, “Свете тихий” А.Кастальского. То есть, возможности однородного мужского состава ограничены.

В работе как с мужским, так и со смешанным хорами - раннюю Литургию в Лавре я и сейчас пою со смешанным хором, а позднюю - с мужским - я всегда стремлюсь приблизиться к звучанию детских голосов.

Это установки больше уставные и духовные. Но ведь у Вас в хоре сырой материал - семинаристы. Как Вы добиваетесь от них того, что задумали?

Времени, конечно, маловато: каждые два года у меня меняется почти весь состав. Я всю жизнь работаю над натуральным строем, и благодаря этому мне удается добиться результатов. Когда несколько голосов сводишь воедино, может быть, один из них поет препротивно, но вот какой-то маленький голосок зазвучал, к нему подстроились другие, глядишь - уже совсем другая картина.

- Все-таки, в чем секрет? Почему Вы так быстро достигаете результата? Что за система?

Тут никакого секрета нет. Система проста: на каждой репетиции один поет, остальные слушают. Затем начинаем все вместе, всем хором анализировать, что получилось удачно, а что нет, и почему. Так от репетиции к репетиции, сравнивая, сопоставляя результаты, учась на ошибках своих и других, ступенька за ступенькой мы продвигаемся вперед. Знаете, как говорят, и мытьем, и катаньем.

Теперь о работе над самим произведением. Я всегда начинаю с самого интересного момента: или с самого красивого, или, может быть, самого трудного места произведения; или нахожу такой блок, который является развязочкой всего. Возьмем Херувимские. Что там сложнее: “Яко да царя” или “и животворящей”? А может так быть, что все заложено в одном периоде или в одном проведении. Вот и все. Как бывает у П.Чеснокова часто: фрагменты “и животворящей” и “Яко да царя” почти всегда аналогичны. Если фрагмент “Яко да царя” получился, то и другой на тексте “и животворящей” (в другом темпе, с другим подходом) - тоже будет спет хористами без особого напряжения.

- На репетициях они у Вас партиями поют или по одному?

И так, и так…

Если ко мне приходят новенькие (а, как правило, приходит не один, а несколько человек), я их сразу подключаю к работе хора. Но при этом говорю:

“Молчи, сиди, слушай”. Вообще-то если новенький несет у меня клиросное послушание, я жду от него результата не раньше, чем через полгода. Он, конечно, может вначале петь что-то легкое. Тем более, в семинарии они проходят Обиход. Через полгода я уже на него больше нажимаю, предъявляю больше требований. Это касается тех, которые начинают с нуля. Труднее всего приходится работать с теми, кто уже пел или овладел так называемым bel сапtо. Это, знаете, белая ворона. Вот тут я, грешник, просто бьюсь в рукопашную… Здесь я жестко работаю с дыхательным аппаратом, и чтобы другие видели…

Хористам я советую работать, как выражаются, по принципу Станиславского: чтобы они ушами смотрели, а пели глазами. Что я имею в виду? Когда появилась стереоаппаратура, появилась возможность выравнивать звучание, переставляя колонки, работая со шкалой тембра, громкости и т.д. Вот и мне по этой траектории надо вывести новичка. Звук должен идти через нёбо и резонировать. А что служит резонатором? Есть понятие маски, для меня оно существенно. То есть звук должен быть на “уровне апостольника” (атрибут женской монашеской одежды). Если бы не было этих резонаторов, была бы, простите за выражение, - “морда”. Лицом человек должен петь: надбровники, носовой резонатор и тут же корни верхних зубов (верхняя же челюсть пористая, а нижняя сплошная).

Теперь, о характере дыхания. Я новичку говорю, что если поставить палец между верхними зубами и нижними - получается щель, через которую он и дышит. Именно сюда, выше этой цели должен подаваться звук.

Не знаю, моя эта система или нет. Но благодаря ей мне удается хор удержать в тональности, не дать ему потерять мобильность. Когда певец почувствует, будто он играет на готовом настроенном инструменте, пальцы его идут по клавишам, или по струнам, само собой все и выходит.

Далее по поводу интонации. Я работаю по принципу К.Пигрова и П.Чеснокова, основываясь, как уже говорил выше, на интонациях натурального строя. По восходящей и нисходящей - одни и те же ноты. Это своего рода Горовосходный 26 холм. И там, как в древнерусском церковном звукоряде, где идет сцепление согласий - трихордов. Это очень выручает на полутонах.

Когда мы поем знаменный распев, то эти полутоны мне и нужны. Мы ходим, как по лезвию.

Один музыкант рассказывал мне о том, как можно расщеплять звук на обертоны, как из октавы можно сделать 2000 оттенков. Он мне засвидетельствовал, что совершеннее инструмента, чем человеческий голос, - пока нет. На втором месте стоит колокол… А я ведь строю интонацию в пении на том, чтобы у меня за счет верхней челюсти, выше корней верхних зубов, благодаря нёбу - собирался звук. И чтобы он не уходил ниже верхних зубов, чтобы был - как под колоколом. Тогда можно добиться именно церковной интонации. И действительно, тогда выходит - как киригма - благовестие, возглашение. Только за счет этой части резонаторов можно чего-то достигнуть.

Все-таки, проба любого хора - Обиход. Если у регента есть любовь к Обиходу, то это сразу выявится в хоре, насколько он церковен. Все, что необиходное, требует большой фильтрации, пересмотра. Иными словами, все должно “подгоняться” к манере Обихода.

- То, что у Вас меняется состав хора, - это хорошо или плохо?

Как Вам сказать? У меня состав меняется из-за моего положения. Хор состоит из братии монастыря и студентов. А братия что? Пение - тоже послушание для вновь прибывшего в монастырь. Но послушаний ведь много. Вот он попоет, попоет, а его на другое послушание назначают. И я не могу уже пригласить его на спевку. А если он не на спевке, какой же из него певчий. Иногда с ним приходится отдельно работать. И это пока он не принял пострига. А постригли, да рукоположили… Он на исповеди, на службе. Значит уже не может петь. На большое мероприятие его еще можно привлечь, но как на рабочую пчелку надеяться нельзя.

А студенты, сами знаете, - поучатся и уходят. Когда же студента рукоположили в диаконы, он уже служит, и в хор его не возьмешь. Поэтому из семинаристов, в основном, поют первый и второй, от силы, третий классы. Четвертого - почти нет уже в хоре. Из академистов - единицы, потому что им не до пения.

- По сколько часов в день Вы работаете с новичками?

Для меня горько, и я большой грешник, наверное, потому, что службу на клиросе я “превращаю” в спевку. Точнее - веду себя как на спевке. Постоянно держу их - как на мушке. Сколько мелодий меняется на службе, подобны 27 и другое… попробуй удержать их всех на внимании и на уровне. Пока левый клирос поет, я уже должен настроить теноров на мелодию, пропеть им. Или, бывает, тенор запел и вдруг начал понижать. Отчего? Пресс не срабатывает, или раскис, или “перегрелся” на солнце? Поэтому я за правило беру, чтобы не меньше двух раз в неделю хор встречался: и мужской, и смешанный. Их необходимо постоянно держать в рабочей форме.

Со смешанным хором мы поем раннюю литургию в течение всего года и по праздникам и по воскресным дням. Большинство хористок - из местных: с большим интересом, любовью, добросовестностью относятся они к пению в хоре. С 6 до 7.30 минут пропоют до запричастного стиха (включительно), и я отпускаю их на работу (если это рабочий день).

- Помимо того, что Вы регент, Вы являетесь еще и автором сочинений. Когда они стали появляться?

В 1961 году, к празднику преп. Сергия мне поручили подготовить стихиры преподобному. У нас, как Вы знаете, служат по-монастырски, то есть ближе к предписаниям монастырских традиций. Значит, надо было пропеть стихиры на подобен “Свыше званный” - именно на подобен, а не просто на напев четвертого гласа. Надо было искать материал, чтобы перекладывать тексты стихир. Я сделал все, что полагалось. Да и мало ли расписано мною стихир, положено на ноты. Хотя я к этому не стремился. Но владыка архиепископ Сергий (Голубцов) 28 , он у нас жил в Лавре на покое и похоронен здесь) не давал мне проходу: “о. Матфей! Когда ты начнешь писать? Тебя надо обязать!” Будучи сам иконописцем, он пел в хоре - любил петь. Я ему: “Владыко, может Вы вторым тенором будете петь?” Все-таки старец он уже был, трудно. Он: “Нет, я только буду первым”. Бывало, принесу ноты на спевку. Он вначале внимательно их рассмотрит. Никогда не пел с листа, если что-то новое. Когда все пропоют, тогда уже и он что-то скажет. Для меня, конечно, пробным, что ли, камнем были стихиры из служб русским святым на Великой вечерни, там, где поются “Земле русская”, “Русь святая” на подобен “Доме Евфрафов”. Напевы этого подобна у меня были разные. Наш местный напев, из Гефсиманского скита, который мы поем, я записал от схиархимандрита Иосии - старца, он был в скиту при последнем скитоначальнике о. Израиле (о. Иосия умер 17 мая 1970 года, через месяц после кончины Патриарха Алексия 1. Был на встрече тела, изрядное время постоял в воротах на сквозняке и получил воспаление легких). Потом мне пришлось взять напев Киево-Печерский, но не в Оптинской редакции, а тот, что попался мне однажды на листочке. Когда я его положил на тексты, это меня заставило на все по-другому смотреть. Так возникла “Русь святая” на новый напев “Доме Евфрафов”.

- Это поет теперь вся церковь, и люди не вспоминают, что Вы автор?

Да. Первый раз мы пели “Русь святую” со смешанным хором в 1963 году на престольном празднике Русским святым, под Успенским собором, там, где находится храм в честь русских святых. Знаете, Николай Григорьевич, для меня это был один из самых счастливых моментов в жизни. Хор сделал то, что мне хотелось. И весь хор от умиления плакал.

- Часто бывали случаи, что Вы оставались довольны хором?

Я говорю именно о данном моменте. Ведь кто был на службе? Старшее поколение, которое выстрадало “о земном отечестве”, вынесло все на своих плечах. Поэтому так близко все и было принято. Продолжая отвечать на предыдущий Ваш вопрос, могу назвать еще мои переложения со смешанного хора на мужской (я и не считаю их). Недавно мы напечатали сборник Великого поста (это единственное издание). Дело в том, что с 1979 года мы перешли на новый репертуар Обихода Постной Триоди. Хотелось, чтобы Постная Триодь, со своей аскезой, выглядела более монолитно и цельно. Хотелось взять распевы построже, начиная со знаменного, а также валаамский, соловецкий и… вообще, монастырские распевы. Я делал наметки. Стали петь стихиры. Что-то удавалось. Но люди у меня постоянно меняются. Поэтому возникла необходимость зафиксировать набор неизменяемых песнопений. Здесь пришлось использовать образцы монастырских распевов даже для тропарей на часах: из Зосимовой пустыни 29 , “Во царствии” Соловецкого распева… в общем был взят весь круг суточного великопостного богослужения. Я своей рукой все переписывал, за исключением Аллилуария Киево-Печерского распева, который удалось ксерокопировать (таким же образом издана служба Великого Пятка храмом Живоносный источник в Москве). Знаете, я вообще с особым почтением отношусь к службе Великого Пятка 30 . Это как раз, можно сказать, все то, что можно вынести из мелодий и принести к Голгофе. Это я считаю святой обязанностью каждого регента. Тем более, в этой службе осмогласие представлено во всей своей красоте. Согласно нашему Уставу, у нас в Лавре на 12 Евангелиях читается только само Евангелие и тропари трипеснца 31 . А все антифоны, седальны и все остальное - пропевается. Поэтому я записал все седальны, антифоны на ноты. Теперь это издано. Это мое приношение к 2000-летию Христианства. Прошел год, как я заново отредактировал свой рукописный экземпляр и отправил его в Гефсиманский сад 32 в Иерусалим настоятельнице русского монастыря - матушке Анне. Ведь все страсти Господа начинаются из Гефсиманского сада.

- Существует распев Троице-Сергиевой Лавры. Это тоже Ваше переложение?

Есть распевы, которые зафиксированы о. Нафанаилом. Мне удалось тоже достать некоторые материалы. Иногда приходилось что-то предложить на базе старых распевов. Но это все еще не издано.

О. Матфей, меня, да и не только меня одного, волнует такой вопрос: всегда ли в настоящее время пение отвечает церковности?

Кому Вы этот вопрос направляете? Я бы подходил к нему, не критикуя. У каждого хора, регента много недостатков. Я в свое время познакомился с отцом протодиаконом Федором (Юдиным). Он скончался 28 февраля 1974 года. 33″>Он один из питерских диаконов той, старой синодальной школы. Окончил школу при Придворно-певческой капелле. Из певческой семьи. Мне нравилось его отношение к службе. Он всегда приходил на службу заранее, особенно ко всенощной (к нам его прислал Патриарх Алексий I)… Казалось бы, старший чин - протодиакон, ведущий, а в половине шестого - он был уже на месте. Если есть какой-то батюшка, благословится, оденет стихарь, орарь 33 . Первым долгом приготовит Евангельское чтение - заложит утреннее воскресное Евангелие, какое надо читать за службой, посмотрит прокимен, снимет с престола покрывало, пообщается с пономарем, чтобы кадило было готово, посмотрит - свеча большая на месте ли и… сидит в Алтаре на стульчике. Потом уже постепенно собираются служащие священники. Когда он служил, помню его слова: “Отец Матфей! Для меня не существует ни иеромонахов, ни патриархов, ни наместника, никого. Когда я служу, то никого не различаю, начиная от патриарха до последнего иеромонаха, поставленного в Лавре. Для меня служба “всегда одинакова”. Я стараюсь относиться к службе и к патриаршей, и к иеромонашеской - как к патриаршей”. Как видите, - задача “не делать различия”. У Бога все дни одинаковы. И как говорит св. Игнатий: “У христианина всегда должен быть праздник. Но он никогда не должен быть праздным”. И одному оптинскому старцу как-то заметили: “А что Вы все работаете, работаете, Вы же старый?” А тот в ответ: “Если я постарел, значит должен больше работать. Когда я был молоденький, у меня многое не получалось. А теперь получается. Меньше двигаюсь, но стараюсь хоть что-то сделать”.

- Откуда у Вас такие знания о церковном пении? Из книг или из опыта общения?

Допустим, с о. Федором было живое общение. Те же владикавказские и ставропольские монахини, о которых я говорил, и о. Иоасаф - в детстве - это же печатлеется и откладывается в памяти.

В 1994 году на первом семинаре преподавателей регентских отделений духовных училищ и семинарий в Троице-Сергиевой Лавре Вы поднимали вопрос о том, что у священников должна быть культура возгласа.

Да. Обязательно. Священник за службой должен быть Архистратигом, а все - Ангелами. Вот и все. И по интеллекту, и по степени ответственности, и по возможности - он же ведущий и главный. Вот я как раз и бьюсь, и пекусь постоянно об этом.

А вообще, как обстояло дело с церковным пением в России в XX веке? Что было до революции и после нее? Все ли было плохо в послереволюционное время или делалось что-то хорошее? Какова была позиция Патриарха?

Если говорить об участии Святейшего Патриарха Алексия I в решении этого вопроса, мне кажется, что здесь, скорее всего, шло по линии авторитета свыше, без каких-либо силовых, допустим, средств (имеется в виду ряд выступлений Патриарха Алексия I о церковном пении). В журнале написано, в календаре написано - надо выполнять. Многие так и понимали это.

Вспоминаю 1957 год. Я был послан первый раз в Ессентуки 30 мая в праздник Вознесения на службу в Никольскую церковь. Потом и в будние дни, как псаломщик, должен был быть там. Был в Никольской церкви некто Яков Демидович, слепой псаломщик. Он читал Апостол наизусть и даже управлял в Георгиевске хором второго храма (это был молитвенный дом в честь Великомученика Пантелиимона). Помню, как сейчас, я в Алтаре должен был помочь батюшке, а Яков Демидович один стоит на клиросе. Настоятель, прот. о. Петр (Сергиев) говорит мне: “Лева, иди сюда. Помоги мне записки почитать, пусть он сам пропоет”. Великая Ектения закончилась, а о. Петр служит (даже диакона не было в тот день) и произносит “Яко подобает тебе” - возглас и псаломщик произносит Аминь, один стих 102 псалма “На всяком месте владычества Твоего благослови, душе моя, Господа”. И сразу - малая Ектения, Слава и ныне, “Единородный Сыне”. Для меня такое было впервые. Не успел я опомниться, как уже все антифоны прошли… Понимаете, что произошло? Сокращение первой части Литургии. Когда я учился в семинарии, такого не было, ничего не сокращалось. Я спрашиваю: “Яков Демидович, а почему Вы поете только один стишок из псалмов?” “А это, - отвечает, - Устав церкви Государя. Я когда учился грамоте в Питере в школе слепых, так у нас всегда было”. Значит, в придворной церкви так и пели. Вот тебе и первая часть Литургии по Уставу Питерской школы. Это было для меня ново, необычно.

Учась в семинарии, мы задавали вопросы профессору Дмитрию Петровичу Огицкому 34 о допустимости сокращений при богослужении. Огицкий, будучи инспектором семинарии, слыл знатоком литургики, являлся членом Синодальной богослужебной комиссии, которую возглавлял владыка Афанасий (Сахаров). Они и внедряли определенные установки: полностью петь “Хвали, душе моя”, “Во царствии Твоем”, “Величит душе моя” и т.д. За истекшие сорок лет, с 1957-го по 1998-й, я больше нигде не встречал, чтобы на приходах названные песнопения Литургии сокращали. Так что, думать и говорить, что до революции все было благополучно, - не следует.

Еще пример. Как-то с одним из моих знакомых, живущих во Франции, мы заговорили об Евгении Ивановиче Евице, теперь уже покойном 35 . В частности о том, что он, дескать, новую струю принес в храм св. Александра Невского, когда приехал из Туниса, из Алжира. Собеседник: “Был замечательный человек, регент. Но когда просишь его пропеть песнопение, побольше стишков, в ответ он: “Ничего не знаю. Как при Царе-батюшке пели и всё”.

Вообще, если вспомнить, на каких истоках, на каких основаниях мы воспитывались, кто нас окормлял! Святейший Патриарх Алексий I обладал отменным вкусом и музыкальностью. Об этом можно судить и по тому, что он воспитывался у митрополита Арсения (Стадницкого), который составлял “Спутник псаломщика” 36 в стенах нашей Академии, когда Святейший Алексий уже учился здесь. Я застал литургии Святейшего, его чтение Покаянного канона Андрея Критского и службы св. Патриарха Пимена. Мы же пели. Святейший Патриарх Пимен, ему было 78 лет, читал этот канон с одними данными - профессионально, лирико-драматическим баритоном. Алексий I был старец, ему тогда было под 90 лет, с другими - мягким, небольшим баритончиком (нота соль была его рабочей нотой).

Святейшего Патриарха Алексия I я впервые увидел в 1959 году, на Сергиев день. Ему было под 80. Много работал я с хором при Патриархе Пимене - непревзойденном службисте. С ним было петь очень легко. Знаете, какое его достоинство? Он имел прямое отношение к Лавре как ее настоятель и священно-архимандрит и очень интересовался жизнью хора. Никогда от него я не слышал указания: “Вот спойте мне эту вещь”. Никогда! “Что споете, - Аминь”. Вся его жизнь с юных лет была связана с Лаврой. Он же в Параклите 37 постригался в монахи, в скиту, где была уставность, монастырские требования (скит был наш, Лаврский; там же после закрытия Лавры жил последний дореволюционный наместник о. Кронид. Молодой Пимен с ним общался. Можно сказать, что он, как ученик, даже был немного похож на него внешне). Единственные претензии у него были к нам за то, что мы не вовремя кланяемся, когда идет каждение (то есть когда предстоятель кадит клирошан, они все обязаны кланяться). Вот тут мне попадало. Святейший вызовет в Алтарь и прочесон дает: “Почему, когда священник и предстоятель кадят, хор не кланяется, не отвечает поклоном. Кадим иконам, образу Божию, а что же вы стоите?” Я уже потом ответ давал: “Ваше Святейшество, мы кланяемся, но кто-то неуклюже повернется”…

Был такой случай при настоятеле о. Иерониме в воскресный день, под Успение. Певчий, о. Георгий (Боглюков) - в басах. Святейший кадит. Поют непорочны, тропари, поют “Поклонимся Отцу”, и Святейший кадит в этот момент в сторону правого клироса. Все ему кланяются и даже улыбнулись, так как момент поклона совпал со словами “Поклонимся Отцу”. Утром, перед поздней Литургией собирается хор. Подходит ко мне о. наместник Иероним и говорит:

“О.Матфей. Вчера Святейший очень обиделся на Вас”. Я: “В чем дело?” О. Иероним: “Сколько он требует, чтобы вы кланялись, а вы не кланяетесь!”… Патриарх Пимен даже так говорил: “Регент Нестеров в Дорогомиловском соборе, известнейший, всегда жестом показывал, чтобы хор кланялся при каждении” . Я и сам теперь всегда кланяюсь и всему хору делаю жест. Это - штрих, но свидетельствует о дисциплине. Святейший Пимен, бывало, стоит на кафедре, а сам зорко смотрит на хор. Следит, как кто ведет себя и потом делает внушение: “Так нельзя себя вести”.

О технике пения со Святейшим Патриархом Пименом я не беседовал. Но бывало, что я как член Духовного Собора или на приемах с ним встречался, и он делился со мной воспоминаниями. По поводу пения хора - всегда благодарил, а если что-то ему не нравилось, говорил за трапезой.

Я хочу еще добавить о чтении Великого канона 38 Святейшим в Елоховском соборе. Патриарх Пимен читал, примерно, на ноте ре, а ведь это же настройка для смешанного хора к ирмосам “Помощник и покровитель”. В Лавре мы поем это песнопение на музыку Бортнянского в ля миноре. Тесситура другая. И с нами Патриарху Пимену читать было сложнее. Получался разрыв на квинту. Помню, как мы перешли на другой распев, по “Спутнику Псаломщика” (я гармонизовал ирмос “Помощник и покровитель”). Мы на правом клиросе с этого времени начали петь ирмосы на 6-й глас. Святейший ни слова мне не сказал. Но челядь его восстала. “Почему Вы Бортнянского не поете?”, - спросил меня о. Трифон. Я в ответ: “О.Трифон, мы Бортнянским не пренебрегаем. Достоинство церковности этого распева мы понимаем и ценим, и левый же клирос поет его. А в конце 9-й песни мы - оба клироса - вместе исполняем Бортнянского. Однако в “Спутнике псаломщика” изложен московский распев. Причем, он строже - и под голос Патриарха Пимена, с его красивым тембром, густым, бархатным”.

Надо сказать, что Святейший воспринял благосклонно песнопение Постной Триоди с использованием соловецкого и валаамского распевов. А по окончании литургии Преждеосвященных даров сказал: “Ну, отец Матфей, спаси Господи. Вы нас утешаете новыми распевами”. Имелось в виду, что это раньше не пелось, а теперь зазвучало.

- То есть, Святейший своим одобрением утвердил Ваши нововведения.

Хочу рассказать еще о том, что было по поводу песнопения “Да исправится молитва моя”. Когда Патриарх Пимен приехал в Лавру, я подошел к нему, попросил благословения: “Ваше Святейшество! Позвольте пропеть “Да исправится” одному певцу, как в Уставе сказано”. Он: “Хорошо. В скиту так пели”. Вышло удачно. Однако реакция была самой различной, многие меня осуждали. Обычно ведь в храмах это песнопение исполняет трио.

На следующий год Святейший служил литургию Преждеосвященных даров в Елоховском соборе. Трио певцов почему-то не оказалось. И пришлось ему самому пропеть “Да исправится молитва моя”, а иподиаконы пели вместо клиросов. Вот Вам и решение вопроса. Уже после этого никто не стал возникать. Авторитет Святейшего! И сейчас у нас, при наместнике о. Феогносте это песнопение поется только одним певцом.

И вот когда уже нынешний Патриарх Алексий II приехал Великим постом, я обратился к архидиакону: “О. Архидиакон, о. Андрей. У нас соло поет запев в данном песнопении”. Он: “Ну ладно”. Я к Святейшему: “Ваше Святейшество. У нас такая традиция сложилась - один поет, не трио. Только на паузах хотелось, чтобы получше слышно было кадило” (ведь в этом песнопении между соло и допеванием хора есть паузы). По лицу Святейшего было видно, что он согласился. И он это сделал. Потом Святейший назвал это “соло кадило”. При этом, во время объяснения, спросил меня, перед службой, немного улыбнувшись: “А спевку не надо проводить?”

идите, каким образом утвердилось Уставное определение в отношении песнопения “Да исправится молитва моя” - утвердилось, закрепилось. Так же на протяжении XX века многие другие Уставные вещи возвращаются. “Соло кадило” в песнопении “Да исправится молитва моя” это ведь еще и эстетический штрих. Хочешь, чтобы ради славы Божией служба прошла - проси Господа перенести все искушения. Регент должен быть Архистратигом над этими Ангелами.

- В храме вообще очень важны чтение и дикция?

Все идет от культуры пения. В чтении всегда присутствуют элементы пения. Естественно, когда ты поешь, учти, что ты должен и читать, все-таки звук должен быть слугой слова.

- А кто должен всему этому учить, за всем следить?

Кто стоит во главе, тот и должен учить. На приходе - батюшка. С него берут пример. Много дает школа. Бывает, человек и в хоре поет, и хорошо читает, но без всякой претензии, не ставя себя декламатором. Страшно не люблю художественного чтения за службой.

Так что такое, по Вашему, церковный хор и церковное пение? И еще. Как относиться к тем спорам, которые возникают в отношении к возврату традиции знаменного пения?

Недавно мне пришлось рецензировать работу одного нашего выпускника. У меня был к нему вопрос - почему знаменный распев сошел с пьедестала? Он мне так и не ответил.

Как относиться к знаменному распеву, если от него появляются другие распевы? - Значит он уже не единственный; и отсюда открывается возможность другому распеву выйти на поверхность. Видимо, знаменный распев занимает свое подобающее место, по принципу соборности - первый среди равных. Вместе с тем правомерно ставить также и другие распевы - поскольку те обслуживают осмогласие и строятся на попевочной основе. Почему мы должны умалять достоинство других распевов?

Лидерство знаменного распева упущено. Еще в XVII столетии все силы были направлены на его защиту. Государь Алексей Михайлович, оба Патриарха - Иоасаф и Иосиф, 14 дидаскалов во главе с Александром Мезенцем! И все остановилось. Так что же выходит? От кого это идет? Также, между прочим, спрашивали владыку митрополита Антония (Храповицкого) 39 по поводу революции: отчего она произошла. Он ответил так: “Мы все делали для того, чтобы ее остановить, но все проходило сквозь руки - как воздух или вода”. Подобная же история случилась и со знаменным распевом. Знаменный распев - это действительно драгоценное сокровище нашей церкви; он - патриарх церковных распевов. Но абсолютизировать его мы не имеем права. В нем есть нечто земное, отчего он и сошел с пьедестала.

Если говорить о церковном пении… Все-таки, в каждой церкви - свое пение. Вместе с тем, то, что сделал св. Иоанн Дамаскин, какие канонические нормы поставил, - все мы и должны отвечать этим нормам настолько, насколько можем. Я считаю, что церковное пение - это богослужение. Если распев принадлежит Церкви (не о. Матфею), икона принадлежит Церкви, композиция иконы принадлежит Церкви - если все это соответствует каноническим нормам. Поэтому и пение должно быть богослужением.

- Что для этого нужно?

Поя - служи! Служа - пой!

Выражая искреннюю благодарность Вам, дорогой о. Матфей, за очень интересную беседу, хотелось бы закончить ее пожеланием, чтобы встреча эта, ставшая первой, не была бы последней. Каждое Ваше слово о церковном пении, о работе хора очень нужны нам, музыкантам, дирижерам, всем интересующимся духовной отечественной культурой. Все-таки, несмотря на появившиеся многие ценные исследования по разным проблемам, изучение многих других проблем продолжает находиться пока еще в начальной стадии. Многое утеряно, забыто, где-то прервалась естественная смена поколений. Поэтому Ваш замечательный опыт должен возможно быстрее и шире становиться достоянием всех.

Три года назад, 15 сентября 2009 года, отошел ко Господу архимандрит Матфей (Мормыль). Человек удивительный, в полном смысле этого слова легендарный, он оставил невероятно яркий след в истории Лавры, в истории Церкви и во многих-многих человеческих судьбах.

Мы публикуем воспоминания одной из певчих хора - иконописца Ларисы Узловой.

До поступления в Иконописную школу я нередко бывала на службе в Троице-Сергиевой Лавре. Пение лаврского хора возносило душу «от земли к небеси» и учило молиться тех, кто молиться не умел. Впоследствии, уже во время учебы в Иконописной школе при МДА, я подружилась со студентками Регентской школы, певшими в смешанном хоре отца Матфея. Иногда они немного о нем рассказывали, но мне при этом казалось, что мы существуем где-то в параллельных мирах.

Однажды по дороге в Троицкий собор я увидела отца Матфея, беседующего со студенткой Регентской школы. Приблизившись, чтобы взять благословение, я услышала, как она просит его - невероятно! - взять ее в хор. Неужели можно вот так попросить — и петь в хоре отца Матфея? «Вот кто научил бы меня петь!» — пронеслось в моей голове. Пронеслось и до времени забылось. Студентке в тот раз он отказал. Кто бы мог подумать, что до моего — совершенно в тот момент невероятного — пения в хоре отца Матфея оставалось примерно два года.

Иконописцев отец Матфей пригласил в хор в 1996 году. Для нас это была милость Божия. Мы только что закончили учебу и остались работать в Академии, в иконописной мастерской. Будь мы студентами, не выдержали бы его напряженного графика спевок, а впоследствии и служб. События развивались так. Однажды к башне, где у нас расположена мастерская, пришел отец Матфей. Почтенный и всем известный архимандрит остановился под башней и зычно крикнул: "Эй, кто-нибудь! Спуститесь, я к вам никак не заберусь" (надо сказать, что в башню ведет достаточно крутая лестница). Девочки посыпались как горох и окружили отца Матфея. Он сразу перешел к делу.

— Приходите ко мне в хор!

— Но мы петь не умеем…

— Я вас научу!

— Но мы и гласов не знаем…

— Я вам объясню все.

Тут самая смелая осторожно так его спрашивает:

— Батюшка, говорят, Вы деретесь?

— Я сразу не бью. Научу, тогда бью.

И, после гула оживления: «Всех приглашаю»! И ушел.

Как выяснилось, по какой-то причине студентки Регентской школы временно перестали петь на лаврских богослужениях, и отец Матфей таким образом решил пополнить смешанный хор. На первую спевку пришло почти тридцать человек. Да, были среди нас и те, кто закончил музыкальную школу, пел на клиросе, но считанные единицы. А здесь — знаменитый хор, выдающийся регент...

Но наш минус был для отца Матфея своеобразным плюсом, так как ему не приходилось бороться с устоявшейся манерой пения. Какая уж там манера, мы были чистым листом в полном смысле этого слова. Не знаю, какой еще регент решился бы на подобный эксперимент. Но мы очень хотели петь, а он - очень хотел нас научить, поскольку это нужно было для Церкви.

Отец Матфей умел каким-то образом извлечь из человека звук. Причем, сразу понимал, кто на что способен, хотя видел нас в первый раз. Мою подругу Лену Милонову он постепенно распел от первого сопрано до второго альта, и потом, такой довольный, констатировал: «Вся пианина!». На первой спевке, пока он подымал других, я отчаянно молилась, чтобы спеть хорошо, боялась, что страх меня парализует. Пугало фортепиано, на котором он давал ноту, или проигрывал фрагмент. "Что, если я не спою, не попаду — и все?.." Но что сделал отец Матфей. Он поднял меня и спросил, знаю ли я ноты и пела ли когда-нибудь в храме. "В храме пела, нот не знаю".

— А вот Вы нам спойте - «Тело Христово приимите, источника безсмертнаго вкусите»!

И подыграл на фоно. И я запела, во всю силу, как никогда до этого не пела и петь не предполагала. Он дал ноту ниже: "А так попробуйте". Я пою. "А так?" Пою. Таким образом он довел мой звук до состояния утробного баса и, когда я издала последний хрип, удовлетворенно прокомментировал: "Старуха Изергиль!". Раздался дружный смех. Сажусь — подруга шепчет: "Ну, ты даешь, ну и голосина!" — "Да я сама не знаю, как так вышло…» На прослушивании отец Матфей отсеял за непригодностью только одну претендентку (у студентки не было музыкального слуха), но сделал это со всей возможной деликатностью.

А дальше… Дальше началось незабываемое время. Отец Матфей лично проводил с нами спевки, вкладывая в нас всю душу и всю свою любовь. В нас, которые по большей части и нот-то не знали! Но он очень хотел донести до нас свое понимание богослужебного пения и использовал для этого все возможные средства.

— Ну, вот вы краску растираете, вы ее трете?

— Да, на камне курантом.

— Ну так вот и звук, вы вот здесь растирайте вот так! — и показывает. Какое там драться — он был с нами, как с любимыми детьми, нежен. Увидит, что мы теряем внимание, устали — расскажет историю из своего богатого опыта: о детстве, о певчих, а то и анекдот какой. Как только увидит, что народ ожил, — все: "Отвлеклись, двигаемся дальше". Три часа пролетали незаметно. Когда мы перешли к спевкам с его помощницей, то оценили, что раньше, с отцом Матфеем, была сказка, а теперь труд.

Архимандрит Матфей был сильным, во всем. Силища, и в то же время тонкость потрясающая. "Вся пианина" — как он сам любил выражаться, то есть полная гамма звуков, чувств. Еще до того, как я попала на хор, я забывала обо всем в Успенском соборе Лавры, когда пел мужской хор отца Матфея. Когда он пел, невозможно было не молиться. Литургии в большие праздники пел смешанный хор, позволявший отцу Матфею обогатить и расширить палитру звуков. Иногда он давал такой высокий тон, что сопрано не выдерживали — то уйдут почти в ультразвук, то вскрикнут на высокой ноте. Отец Матфей называл такие пассажи «наступить на ежика». Тех, кто «имел данные», отец Матфей воспитывал гораздо строже, чем остальных певчих. Он был хорошим педагогом. Как-то спросил маму и дочку, не ругаются ли они дома. Мама ответила, что бывает. «Да, я смотрю, дочь не хочет к маме-сопрано подстроиться, значит, точно не слушается». Мама выразительно посмотрела на дочку, дочь покраснела. «Мы только вчера вот ругались, батюшка». — «О-о-о, да уж, при таком звуке, конечно!» — и скопировал поющую альтом дочку.

Одна из певчих, Ольга Ивановна, вспоминала, как он вывел ее однажды из подавленного состояния. Дома у нее была тяжелая семейная ситуация. Она переживала, плакала, все валилось из рук. Но на хор продолжала ходить, хотя собраться с мыслями совершенно не могла. Он несколько месяцев терпел ее состояние, и как следствие — невнимательность и ошибки, но молчал. Как-то на ранней Литургии отец Матфей особенно придирчиво распекал женский состав. Досталось всем, но Ольгу Ивановну он не трогал. Она наблюдала за происходящим отстраненно, будучи полностью погружена в свои печальные мысли. Неожиданно, уже после службы, когда почти все ушли с клироса, а Ольга Ивановна подошла к нему за благословением, он сказал:

— Оля! Ну месяц, ну два… Но ведь четыре месяца уже прошло, когда это закончится?.. Смотри мне в глаза. Ты понимаешь, что все бывает, но жизнь продолжается и нужно петь?

Четыре месяца он ждал, чтобы ей это сказать. Отцовское такое терпение.

У нас была одна матушка в хоре, монахиня, в возрасте. Она была поваром в Академии, причем не простым, а архиерейским, готовила разные разности. И пела в хоре отца Матфея. Потом ушла в монастырь, пожертвовав туда же и квартиру. Квартира была, по-моему, продана, когда матушка Нина решила уйти из монастыря. Не сложились отношения с игуменьей, одно, другое... Где жить и что делать? Она устроилась работать вахтером в общежитии трикотажной фабрики, там же ей дали комнату. Молиться ходила в Лавру. Однажды ее увидел отец Матфей. "Мать, приходи ко мне в хор!" — "Батюшка, да Вы что, я же старая!" — "Я сказал приходи!" Не посмотрел на то, что ей за семьдесят, что перерыв в пении был большим. Она пришла, точнее сказать, вернулась. И ведь что это для нее значило! Отец Матфей своим приглашением без лишних слов расставил для нее все акценты: сначала Лавра и хор, только потом дежурства и вахта. Личность была, конечно, яркая. Маленькая, крепкая, с характером. Сначала пару раз пришла в мирской одежде, а потом, видимо, благословясь у отца Матфея, вдруг появилась в полном монашеском облачении. Неожиданно, но потом все привыкли. Когда хотела поздравить с днем Ангела, желала многая лета "назло врагам, на благо Родине!" У них бывали с отцом Матфеем интересные диалоги, короткие, но выразительные. Монахиня Нина (Кутузова). Царствие ей Небесное.

Красота и выразительность звучания достигались титаническим трудом. Спевки стабильно два раза в неделю. Борьба за интонацию, за каждый звук, но главное — как мне кажется — борьба за внимание. Ты все время должен был помнить, Кому ты поешь и перед Кем предстоишь. Перед пением сложного кондака или стихиры отец Матфей давал одному из семинаристов прочесть текст вслух, так, чтобы мы прочувствовали каждое слово. Терпеть не мог расслабленных поз или отсутствующих глаз на спевке, что уж говорить о большем! Моя подруга Марина пела у него в смешанном хоре, когда училась в Регентской школе. Она легко могла обходиться четырьмя часами сна, но иногда здоровье ее подводило. Однажды на спевке ее стало неудержимо клонить в сон. Она видит регента, понимает, что это безумие и надо держаться, но совершенно "отключается". Тогда — рраз! — и в нее летит покрывало с фисгармонии. Она вздрогнула и на какое-то время проснулась, но затем снова стала погружаться в сон. И тогда батюшка метнул свой стул. Нет, не в нее, а в пространство за нею. Марина проснулась от страшного грохота и наступившей вслед за этим тишины. Больше она не засыпала до конца спевки. А я, когда видела отца Матфея, сидящего на стуле, крепко привинченном к полу, отделаться не могла от впечатления, что знаю, почему он привинчен.

Особенно доставалось от него ребятам. У них и спевки были чаще, и церемонился он с ними меньше. На одной из первых для нас спевок смешанного хора он вызвал к себе "наверх" (фисгармония и регент располагались на деревянном подиуме) юношу в подряснике. Юноша был препоясан узеньким тканым поясом с кистями. Развязав этот изящный поясок, отец Матфей принялся его усердно затягивать. Юноша краснел, улыбался (все-таки девушки смотрят), но, достигнув в области талии состояния стрекозы, мученически взирал на регента и нас вряд ли уже видел.

— А теперь пой!

Юноша запел.

— Ты зачем так нижней челюстью дергаешь? — батюшка снова был недоволен. Мы в ужасе наблюдаем, что он еще придумает, а он... скрутил из бумажки некое подобие папиросы, изогнул и прилепил страдальцу на нижнюю губу. "Теперь пой!" Только когда звук и интонация достигли желаемой силы и выразительности, батюшка его отпустил. Всю оставшуюся часть спевки не знаю, кто как, а я молилась из глубины сердечной, чтобы сие упражнение меня миновало. Так он учил пению на опоре, но, слава Богу, не всех, а, как выяснилось впоследствии, лишь тех, кто мог понести.

Страстная Седмица. Вселенская скорбь Церкви, прощающейся с Возлюбленным Женихом. Хор под началом отца Матфея превосходил, казалось, сам себя. Так регентовать умел только он — сдержанно, когда огромный хор, до того катившийся неудержимой "Волною морскою", вдруг затихал, и вся эта мощь, эта лавина звука словно замирала и склонялась на колени в "Се Жених" и "Чертог Твой". Он начинал готовить к этому хор задолго до Страстной. Как-то я опоздала на спевку и на входе в колокольню услышала хор со стороны. Пели «Вечери Твоея». Весь хор молился, как один человек, как только отец Матфей мог его настроить. Мне нужно было дождаться паузы и войти, но в это войти было невозможно. Здесь был Великий Четверг и была Тайная Вечеря. И я еще раздумывала, идти ли мне на спевку...

Пение стихло, замерла пауза — та особенная, отец Матфей ее любил — когда пением он сказал то, что хотел, что должен был сказать. И я шагнула к хору...

Работа над произведением со спевкой не заканчивалась. Процесс службы становился органичным продолжением спевки. На небольшом пространстве клироса, путем сложных сочетаний скамеек и подставок, умещалась масса народа. Вокруг Батюшки плотным кольцом в два ряда стояли "женьшени" (так в шутку женский состав величал отец Матфей) — а за ними высился мужской состав. И если здесь отец Матфей был стеснен в пространстве, то это служило лишь к упрощению способов воздействия. При желании он до каждого мог дотянуться. Ему ничего не стоило, одновременно продолжая управлять хором, "пойти в народ" для разбирательства. Из массы басов (теноров, баритонов) доносился глухой стук: «Спина не поет!.. Лопатки не поют!». Требовалось стать, ни много ни мало, струной инструмента под названием «хор отца Матфея». Для этого он не жалел ни средств, ни внимания. Доставалось и женскому составу. Однажды отец Матфей сильно ударил в плечо стоявшую рядом со мной в альтах Олю К.: «Ключицы не поют!». Мы все сжались. В ближайшей паузе спрашиваю ее: «Больно?» — «Да нет, у меня как раз звук не шел, замыкало, а он вправил! И не больно совсем!»

Скажут: чудно, неужели для хорошего пения обязательно нужно бить? Не обязательно. Да и у отца Матфея это было крайнее средство воздействия. Он слышал что-то такое, недоступное нам, и старался привести наше пение в соответствие с этим, неслышимым для нас камертоном. Незабываемое «Тише, еще тише, доста!...» — и звук стихает до немыслимого трепета, приближаясь к тишине, но не исчезая. Слово «тишина» было для него в какой-то мере ключевым — «Пойте из тишины!». Зато какая была радость у всех, когда это удавалось. Помню, как на одном из последних с ним богослужений мы пели «Херувимскую» Чеснокова. Праздник, огромный хор. Пение полностью подчинялось малейшему движению руки нашего регента. Затих последний аккорд, и вот тишина после этого — она была другая. «Мы это сделали! Ты слышишь, мы спели, как мы спели!» — это Ольга Ивановна сжимает мою руку. А ведь мы просто сделали то, что он хотел, и передали то, что он считал нужным.

В устах отца Матфея русский язык приобретал особую силу выразительности. При этом он мыслил образно, часто опираясь на Священное Писание и богослужебные тексты. "Господь хранит пришельцы", — приветствовал он опаздывающую и со страхом взиравшую на него Агнессу Яковлевну. «Бесплодные смоковницы!» — это альтам. «Молчите, вот еще миноносицы!» — уже всему женскому составу после неверно взятой ноты, в день Жен-мироносиц. Кардинальная мера — "Закрой рот!" или "Замолчи!", хуже этого было только "Сойди с клироса!". Певец должен был жить и, если надо, умереть на клиросе. Пропуски служб не приветствовались. Отпроситься куда-либо заранее было крайне маловероятно. Бывалые альты советовали мне лучше пропустить и извиниться, нежели отпрашиваться. Не поверив корифеям («Ну, они — понятно, без них никак, но я-то и пою хуже всех, что уж меня держать»), предприняла один раз попытку отпроситься с одной-единственной службы. "А петь кто будет?" — и не отпустил.

Певцы были у него Тимошами, Кирами, Андрюшами, но был и "Мих Михыч" — так он величал поющего в хоре помощника инспектора.

— Тимоша, ты куда смотришь? На Страшный суд? Ну, тогда хорошо. Нашел себе там местечко?

— Рома, прикрой, пожалуйста, дверь. Спаси Господи. Ты и в раю, видно, будешь там при двери, да?

Кроме того, что всех певцов знал по именам, он помнил еще и дни их Ангела. Как-то встретил меня у Троицкого собора, остановился: "Откуда дровишки?". Занес руку для благословения: «Поздравляю Вас!» — благословил и, видя мой вопрошающей взгляд — «До Вашего дня Ангела осталось ровно полгода и семь дней!». И двинулся дальше в путь, поддерживаемый келейником.

На поминальные заупокойные службы отец Матфей приходил со своим мешочком, в котором, кроме помянников, лежали еще и записки, некоторые - совсем ветхие. Но память его не ветшала. Мог напомнить, что сегодня день памяти такого-то композитора или день смерти певчей хора такой-то — и называет дату и год смерти.

На службах при нем — на моей памяти — было несколько неожиданных ситуаций.

Шла Литургия в Успенском соборе, в день праздника преподобного Сергия. Спели "Милость мира", заканчивали "Достойно есть". "...Величаем!" — заключительный взмах руки отца Матфея, и — мгновенно! — большая серебряная лампада над ним раскачивается, наклоняется, из нее выплескивается масло, прямо на главу отца Матфея, стеклянный стаканчик падает в руки ближайшего певчего... Хор замер и расплылся в одной большой улыбке — масло стекало по батюшке строго канонически — "яко миро на главу, браду Аароню"...

— Что лыбитесь? Платок дайте, — серьезно и недовольно одернул батюшка хористов, и к нему тут же потянулись со всех сторон платки и салфетки. Что интересно, мы потом специально смотрели: ведь это надо исхитриться, задеть тяжелую лампаду, высоко висящую перед иконой преподобного Сергия.

Молебен преподобному Сергию под открытым небом. С утра никак не может разразиться дождь. Небо затянуто тучами. Хор, как обычно, расположился на возвышении — деревянном постаменте перед колокольней. Поем, отец Матфей регентует. Изредка поглядываем на небо — вот-вот ливанет. После чтения молитвы преподобному Сергию на помост поднялся митрополит Онуфрий в праздничном облачении, поприветствовал батюшку и встал за его креслом. Мы поем, спели все многолетия. Наконец любимое батюшкино "Всем именинникам и всему хору многая лета!"; последний взмах его руки — и на нас обрушивается ливень! Все, включая Батюшку, рассмеялись. Дождь словно следил за нами исподтишка, чтобы по последнему мановению регента грянуть на наши головы!

Третий запомнившийся мне случай тоже произошел на молебне. Это был последний Батюшкин молебен, "на летнего преподобного", как говорят в Лавре. Хор выстроился на помосте. Отец Матфей по обыкновению восседал в кресле, уставщик раздавал ноты по партиям. Вдруг порыв ветра поднял ноты с пюпитра, стоявшего перед отцом Матфеем, и понес их — выше, выше, вертикально вверх! Певчие в верхних рядах замахали руками, пытаясь подхватить листы, — один отец Матфей спокойно продолжал управлять хором, искоса наблюдая за оживлением в рядах. Наконец все ноты были возвращены на пюпитр. Молебен продолжался обычным порядком, все старательно пели. Но это была последняя наша молитва преподобному Сергию вместе с отцом Матфеем.

Болезнь постепенно отнимала у него силы. Но отец Матфей был настоящий воин Христов и бился до конца. Сначала он стал опираться на руку сопровождавшего его студента. Потом студентов стало двое. Не помню, в какой момент на клиросе появилось резное кресло, на которое батюшка все чаще присаживался во время службы. Он старался не показывать вида, умело маскируя усиливающийся недуг.

Помню, как в последний раз отец Матфей спустился с клироса на Рождественское славление. Келейник настаивал, чтобы он не ходил. "Вы же понимаете, что Вы не успеете!" — шептал он озабоченно, видя, как отец Матфей собирается спуститься вниз на "сходку" (совместное пение двух клиросов в центре храма перед Царскими вратами). Батюшка ничего ему не ответил, но подозвал другого студента: "Юра, помоги мне", — и, держась за его руку, медленно, с трудом, стал спускаться вниз. Певчие уже все сошли с клироса, но алтарь еще заканчивал, и там не могли видеть, как, пересиливая себя, отец Матфей идет славить Рождество. Он мог не успеть. По моему, мы все — семинаристы внизу, женский состав на клиросе — отчаянно молились, хотя и видели, что регент другого клироса готов заменить его в любую минуту. Но он пришел вовремя. Встал в центре, дал тон. Вышел послушник со свечой, символизирующей рождественскую звезду, вышли отцы из алтаря — и хор грянул "Рождество Твое, Христе Боже наш...". Кажется, отец Матфей был счастлив.

До поры до времени ему удавалось скрывать мучительный недуг. Как он ни скорбел, но однажды ему пришлось регентовать всю службу сидя. Он был такой же — огонь, пламень, он весь горел стремлением к совершенству — но ноги подводили все больше. Он поднимался на клирос заранее, чтобы никто не мог видеть, как тяжело дается ему подъем. Были случаи, когда после праздничного Акафиста он оставался ждать всенощную на клиросе, потому что дорога до кельи становилась для него тяжелее такого вынужденного отдыха. Как-то на клиросе от имени хора ему вручили икону. Не помню, какой это был праздник, но в память врезалось — в ответной речи батюшка сказал:

— Я все больше понимаю, как надо петь, и все больше хочу это передать, но вот ноги... ноги подводят… — и голос его дрогнул.

На службу его привозили уже на кресле-каталке, но по ступенькам он все так же медленно и неуклонно поднимался сам, до времени. Однажды келейникам все-таки пришлось поднимать его на клирос вместе с креслом. С этого момента сам он уже не ходил. Ребята в буквальном смысле слова носили его на руках. Как мог, он старался сделать незаметнее свою немощь, но если в храм можно было прийти заранее или выбрать удобный момент для подъема на клирос, то на молебне ему приходилось терпеть всеобщее внимание, пока братья поднимали его на помост.

Как-то в Академию приехали создатели нашумевшего фильма «Остров». Встреча с ними собрала полный актовый зал. Режиссер Павел Лунгин рассказывал о своем замысле, актер Виктор Сухоруков — о том, как вживался в роль старца-игумена… Все живо, красочно, ярко. А в это время в Успенском соборе Лавры шла всенощная под праздник апостола и евангелиста Матфея. Архимандрит Матфей по обыкновению возглавлял службу. Пел мужской хор под управлением его помощника. На полиелей вышли практически все лаврские архимандриты, почтенные старцы, пришедшие помолиться вместе с именинником. Отец Матфей был уже очень болен, на клиросе регентовал только сидя. Но эту службу он всегда служил сам. Теперь он фактически не мог ходить без посторонней помощи, а о том, чтобы пройти с каждением по солее, не было и речи. Но он служил! На полиелей ребята вынесли ему с клироса в центр храма большое резное кресло. Нужно было видеть, как медленно, но неуклонно, поддерживаемый под руки, шел он к этому креслу; как, трогательно сопереживая, наблюдали за этим отцы. И вот Евангелие. Он читал стоя, поддерживаемый семинаристом. Но как он читал! У меня до сих пор ком в горле, когда я вспоминаю этот прерывающийся голос. «Симоне Ионин, любиши ли мя?...» Пауза. «Ей, Господи, Ты веси...» Затем снова вопрошание, и снова пауза — и ответ. И последнее: «Симоне Ионин!..» А далее невыразимо, неузнаваемо хриплым и прерывающимся от волнения голосом в ответ самому Господу: «Ей, Господи, Ты вся веси! Ты веси, яко люблю Тя!». Он стоял и прилюдно, принародно обращался напрямую ко Господу. Кажется, он произносил это сквозь слезы. Плакали и некоторые отцы... Пока я жива, я этого чтения не забуду. В храме меж тем шла съемка, операторы были вооружены новейшим оборудованием и большими лохматыми микрофонами. Как выяснилось, ирландское телевидение готовило фильм о Русской Православной Церкви. Сами того не предполагая, ирландцы запечатлели удивительный момент — последнюю всенощную апостолу и евангелисту Матфею, возглавляемую великим русским регентом в Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры. Осенью 2009 года его не стало.

На последнюю службу Успения Божией Матери отец Матфей рвался из родной станицы Архонской, где обычно проводил отпуск, будучи уже тяжело больным. Врачи боялись за его жизнь. Но — Успение Пресвятой Богородицы! Он не мог себе позволить пропустить такую службу — и поехал в Лавру. В поезде ему снова было плохо, в Москве его собирались увезти в реанимацию прямо с вокзала, но он отказался наотрез...

Кажется, еще до Успенского поста нам сообщили, что он в тяжелом состоянии. Кто-то распечатал молитву о его здравии, и мы поминали его, как могли. Говорили о плохом прогнозе, слухи были самые разноречивые.

Мы шли на вечернюю службу, заведомо зная, что отца Матфея сегодня не было на Акафисте Успению и на всенощной не будет. Помню свое ощущение. Полутемный храм, полупустой, народ только подтягивается. Занятая своими мыслями, подымаюсь на клирос, поворачиваю — и буквально натыкаюсь на батюшку, сидящего в полумраке. Нечаянная радость! Благословение — я не знаю еще, что последнее. Отец Матфей сосредоточен и собран. Пристроившись за ним, я наблюдала, как входили на клирос серьезные озабоченные певцы и как они расцветали, увидев, что "Батя" — здесь! Как всегда, общую взволнованность выразила Ольга Ивановна. Просияв, как и все, она воскликнула: «Ну, Батюшка, ну как же Вы нас всех испугали! Разве так можно! Что же Вы так болеть надумали!»

Но Батюшка, обычно легко шутивший, мягко остановил ее жестом руки. Лишь чуть улыбнулся виновато... Когда пели стихиру Успению, он закрыл лицо рукой. Кажется, он плакал, беззвучно. Потом в какой-то момент изменился в лице и непроизвольно протянул руку к сердцу. Мы продолжали петь. В паузе Ольга Ивановна тихо спросила его: "Батюшка, что?.." Он сдержанно остановил ее жестом. Ему уже было плохо, но он крепился, терпел. Мне кажется, отец Матфей не хотел отвлекать внимание молящихся от службы, любимой его службы Успению Божией Матери. Только когда погасили свет на шестопсалмие, он позвал ребят: "Все, уносите меня. Больше не могу, задыхаюсь".

И отпевание, больше похожее на Торжество Православия, когда удивительным образом Успенский собор вместил не только массу молящихся, но море певцов. Братия Лавры, смешанный хор, академические хоры, студентки Регентской школы, матушки Голутвина монастыря, бывшие певцы и ветераны хора — безо всяких спевок (какое там!) объединились в молитве за великого регента. Пели и плакали...

Потом были похороны, 9-й день, 40-й, были панихиды, вечера памяти и концерты. Но больше всего мне запомнился рассказ Светланы Федоровны (в крещении Людмилы) Ерастовой († 09.08. 2011). Она пела в Большом театре, а в свободное время, если не ошибаюсь, в Елоховском соборе, но на большие праздники старалась приехать в Лавру. Отца Матфея она знала давно, но не могу сказать точно, при каких обстоятельствах они познакомились. Отец Матфей всегда с радостью приветствовал ее появление на клиросе. После одной из панихид она и рассказала запомнившийся мне случай.

В 1988 году, по случаю Тысячелетия Крещения Руси, в Москве готовился грандиозный концерт в Большом театре. Были собраны светила русского советского хорового пения, хоры, капеллы, солисты — все с церковным репертуаром. И вот последний прогон. Ситуация при этом такая, что на концерт попасть шансов очень мало, поэтому на прогон пришли разные специалисты-музыковеды, студенты музыкальных учебных заведений, любители как-то проникли правдами и неправдами. Везде народ, в проходах стоит и сидит, на каких-то добавочных стульях, студенты забили галерки. Прогон — это уже тот же концерт. Причем те, кто спели, спускаются вниз и присоединяются к слушающим. И вот поют, поют... Все русская классика, именитые коллективы, сказочно красивые произведения. К концу народ в зале стал уставать. То пакет зашуршит, то крышка кресла неловко брякнет, то тихий разговор... Все эти шумы слились в один ровный гул, говорящий о том, что народ выдохся. Выдохся и полон мыслей о том, что пора бы и кончать. Последним должен был выйти хор отца Матфея, и те, кто его знали, включая Светлану Федоровну, очень переживали: уже все устали и кто там что поймет. И вот, выходят ребята на сцену, в подрясниках, под этот легкий гул зала, построились. Отец Матфей дал тон. При первых звуках пения народ стих. Совершенно. Они пели в полной, абсолютной тишине — "Свете тихий", "Земле Русская", много всего, но именно богослужебные произведения — сейчас я не назову точно. Суть в том, что народ вообще услышал многое впервые, и ведь как они пели! Зал замер, и было ощущение, что люди боятся дышать. И вот последний звук стих, на пару секунд воцарилась полная тишина. А потом весь театр встал и разразился бурей оваций. Это было Торжество Православия. Потому что так, как пел хор отца Матфея, не пел никто. Остальные именитые хоры свои программы исполняли на высоком уровне, высочайшем — но именно исполняли, для слушателей. Отец Матфей не исполнял, он жил этим, и с ним весь его хор, молился и пел Богу.

15 сентября 2009 года на 72-м году жизни после продолжительной болезни скончался заслуженный профессор Московской Духовной академии архимандрит Матфей (Мормыль), музыкальная душа Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, ее бессменный регент на протяжении 30 лет. Вечная память дорогому отцу Матфею!

Имя о. Матфея (Мормыля) - архимандрита, регента хора Троице-Сергиевой Лавры - хорошо известно не только специалистам по церковной музыке, священникам, светским музыкантам. Для многих людей, как в нашей стране, так и во всем мире, русское церковное пение ассоциируется именно со звучанием хора Троице-Сергиевой Лавры. Более 30 лет о. Матфей руководит пением в обители Святого преподобного Сергия, игумена Земли русской. За это время им была создана своя школа церковного пения, переложено большое число песнопений на распевы, которые принято считать Лаврскими. Сотни учеников Московской Семинарии и Академии пели под его началом. Многие из них, являясь в настоящее время священниками и архиереями, в разных местах страны и мира, продолжают дело своего учителя - несут людям и Богу православное пение.

Богатейший опыт регента Троице-Сергиевой Лавры, принципы и методика его многолетней работы с хором, к сожалению, еще не стали объектом серьезного, глубокого изучения и обобщения. Нет и опубликованных свидетельств, из которых мы смогли бы узнать о том, как начинал свою деятельность о. Матфей, кто были его учителя и наставники, как складывалась его судьба регента?

Хочется надеяться, что предлагаемая читателю беседа послужит тому началом и подвигнет на сей благой и нужный многим труд исследователей русского церковного пения.

К сожалению, в письменном виде речь о. Матфея все же утратила во многом неповторимую - особенную, только ему присущую интонацию и манеру говорить, рассказывать, назидать, как мы ни старались сохранить устный оригинал. Но остались зато высказанные мысли, размышления - думается, важные и многополезные.
* * *

- Отец Матфей! Начнем с традиционного вопроса: откуда Вы родом, из какой семьи?

Родиной моей является Северный Кавказ, пригород Владикавказа, станица Архонская бывшей Терской области. Родился я в семье благочестивой, православной и певческой. Среди моих предков есть монашествующие. В частности, дедушкина сестра (по линии матери) - матушка София - была монахиней в монастыре св. великомученика Георгия на Куре, около города Георгиевска (может быть, Вы слышали такие наименования станиц и городов, как Моздок, Курская, Георгиевск). До революции монастырь был в ведении Владикавказской и Моздокской епархий.

В моем роду я представляю уже четвертое поколение певчих. Мамочка моя до сих пор поет на клиросе (у нее контральто), хотя ей уже 91 год. Дедушка начинал в местном станичном церковном хоре, затем оказался в конвое наместника Кавказа генерала-губернатора графа Воронцова-Дашкова 1 . При нем был конвой, почетный видимо, и хор (собственно хор и составлял этот конвой). Это был знаменитый мужской хор, которым руководил Михаил Калатилин. Дедушка был его помощником. Потом он окончил Тифлисскую консерваторию и стал оперным певцом. В 1913 году, как раз в год 300-летия дома Романовых, он пел Ивана Сусанина в “Жизни за царя” Глинки на сцене тифлисской оперы. Сохранились даже фотографии, где он снят в костюме Ивана Сусанина.

После революционных событий дедушка оказался в Белой Армии Деникина и управлял хором в Пятигорске (этот коллектив состоял из 120 человек). С разгромом добровольческой армии многие уехали, а дедушка попал в ссылку, в Сибирь, еще при Ленине. Вернулся… и остался церковным регентом. А в 1937 году в возрасте 49 лет дедушку расстреляли, на второй день праздника Рождества Богородицы. По описаниям бабушки и мамы, я знал о том, как это происходило. Лишь после перестройки появилась возможность навести справки. Действительно, был расстрелян 22 сентября 1937 года. Но как мама рассказывала, со слов кладбищенского сторожа, его закопали живым. Выстрелили в него, он упал, но еще был жив… Так-то вот… Я родился через полгода после его кончины.

По отцовской линии в нашем роду тоже были монашествующие. Сегодня 22 июня - день, когда началась война. Со слов родственников (я ведь мальчишкой был, никого же не помню) знаю, что из нашего квартала, из нашей “клетки” в войне погибло 11 человек (а “клеточка” была 200 на 200 метров). Вот и выходит, что дедушку “съел” Сталин, а дядю с папой - Гитлер. Из мужского поколения только я с братом и остались. Тяжело пришлось. Слава Богу! Выжили.

В 1945 году семи лет я пошел в храм, в Алтарь и на клирос. Стал приобщаться к пению, подсказывал и помогал слепым певцам. У нас в станице и сейчас еще живы две слепые певчие: Анна Михайловна Калашникова и Елена Сергеевна Касьянова - уже совсем старенькие, обеим за 80. Как прекрасно вели они клирос! Слепые певчие составляли как бы костяк ежедневной службы. Был в церкви и праздничный хор. В нем участвовали моя мама и те, которых учил дедушка. Настоятелем храма служил иеромонах Иоасаф Бунделев 2 . В молодости он был монахом обители Святой Троицы во Владикавказе (там, где начинается Военно-Грузинская дорога, и находился Троицкий монастырь). О. Иоасаф мечтал о моей учебе в Московской семинарии. Однако, поначалу я оказался в семинарии Ставропольской, а потом уже поступил в Московскую духовную академию Непросто было совмещать прислуживание в Алтаре с занятиями в общеобразовательной школе. О.Иоасаф, любя, называл меня попиком, а в школе обзывали попом. Я не переставал удивляться: казалось бы, комсорги, комсомольцы, должны были служить примером воспитания, поведения. Среди них были и очень хорошие ребята, но некоторые… Как-то после одной из антирелигиозных лекций я пришел домой с шишкой (один из активистов в фуражку вложил камень и ударил меня по голове из-за полисадника).

Я хотел стать священником. Но, конечно, очень полюбил клирос. Быть на службе - это же, как говорится, вариться в общем котле: не пребывать в созерцании, а участвовать в действии. Это так захватывает! Ведь судя по второй главе Типикона 3 , даже служащий священник должен стоять на правом клиросе и участвовать со всей массой, со всем собором молящихся в службе. Сказал Ектению на солее 4 и вернись на клирос, не прячься в Алтарь, нечего стасидии 5 устраивать за иконостасной перегородкой! Не случайно преподобный Сергий похоронен у нас в Троицком соборе с правой стороны, на солее, там, где была его игуменская стасидия. Я считаю: для того, чтобы человек по-настоящему участвовал в службе, ему надо помолиться, напеться, выговориться, а потом идти в Алтарь читать тайные молитвы.

- Вы с детства хотели быть регентом или так сложилась жизнь - что им стали?

Регентом я не собирался быть. Все получилось как бы само собой. Через год после окончания школы я поступил в Ставропольскую духовную семинарию. Владыка архиеп. Антоний (Романовский) 6 на каникулы послал меня в Ессентуки - курортный городок и культурный центр. Там я был псаломщиком и регентом на левом клиросе. На правом клиросе хором управлял диакон Павел Звоник - известный на Северном Кавказе регент (ум. 1964 г.). Некоторые его песнопения мы до сих пор поем в Лавре. И что удивительно. Он как диакон не обладал большими вокальными способностями. Но какое имел чутье музыкальное, интонацию, а его произношение - даже как диаконское - насколько проникало в душу и умиляло всех! Так что на моем пути все было как бы предопределено - начиная от слепых певчих, включая регентование в Ессентуках…

Когда я поступил в духовную Академию, первые два года пел в хоре. Но намерение было уйти в монастырь. Это произошло 21 июня 1961 года. Был на всех послушаниях. Ведь какая разруха была! А потом, 1 августа сказали мне: “Петь с народом”. Отсюда и началась моя регентская жизнь в Лавре.

- Кто Вас учил регентству? Или Вы учились сами?

Вопрос этот, может быть, слишком прямой. Чтобы около меня кто-то стоял, учил - такого не было. Знаете, когда попадешь в воду - поневоле научишься плавать. Жизненная необходимость заставила. Это еще дома было, в станице…

Знаете, меня больше привлекала не сама система дирижирования, не техника и прочее, а необыкновенная церковная распевность. Более всего меня захватывал стиль монастырского пения - пение слепых певчих, в 20-е годы певших с монахинями бывшего Владикавказского монастыря, и отца Иоасафа (он был монахом). Много дала мне двоюродная сестра моего дедушки Максима Васильевича матушка Ирина Руденко (она умерла 14 сентября 1972 года схимонахиней Иерофией), одна из главных певчих Покровского монастыря во Владикавказе. На все праздники она приезжала к нам в церковь, при о. Иоасафе немного даже псаломществовала (в 1949 году ее арестовали и сослали в Сибирь, а в 1955-м она вернулась во Владикавказ).

Молитвенное пение, распевность - какой это необыкновенный мир, запечатлевшийся в моей памяти с самого детства.

- Вас кто-то учил начальным музыкальным навыкам, нотной азбуке?

Ноты были дома. Выучить их не составляло труда, да и в Ставропольской духовной семинарии пение было специальным предметом.

- Как оно было поставлено?

Как и во всех семинариях. Преподавал у нас пение Пестрицкий Вячеслав Павлович. До Ставрополя он был в Ташкенте, потом в Саратове, словом там, где был владыка Гурий 7 . Это он открывал Лавру после войны. Как о нем отзывался владыка Афанасий (Сахаров) 8 , - один из лучших знатоков Обихода 9 . Как знаток и любитель обиходных мелодий владыка Гурий воспитал чутье музыкальное и привил эту любовь Вячеславу Павловичу и, видимо, следил за Вячеславом Павловичем, за его репертуаром. Поэтому Вячеслав Павлович приехал к нам в Ставрополь как бы сложившимся регентом. До Вячеслава Павловича в семинарии регентом был ученик Константина Константиновича Пигрова 10 Белоусов, так как сам Пигров сначала уехал в Ростов, потом в Одессу. Пигров, Беневский - уроженцы Ставрополя. Все знают “Плещут холодные волны” Беневского. У него есть гармонизация и Обиходных распевов для женского монастыря св. Марии Магдалины и Иоанна Предтечи в Ставрополе. Так что, видите, в какую стихию я попал.

И еще. Вячеслава Павловича Пестрицкого опекал и поддерживал владыка Антоний (Романовский). Ведь он сам был в свое время участником идеальных всенощных 11 . Видите, какое стечение обстоятельств. Ставрополь действительно был очень интересным городом в то время. Было на что посмотреть, что выбрать, чему поучиться, к чему привиться и что полюбить. Практически я учился во время службы. На правом клиросе кафедрального храма располагался смешанный хор, руководимый Пестрицким. На левом - наш семинарский, мужской. Архиерейский хор имел свои привилегии. Взять хотя бы Пассии 12 . “Тебе одеющегося”, например, пропоет Вячеслав Павлович во время каждения, а все остальное: стихиры Триоди 13 и прочее - мы. Каждое воскресенье от ранней литургии до Пассии мне приходилось переписывать тексты стихир для моего хора. И тут же, переписывая, ставишь цезуры, распеваешь тексты стихир.

- Что, не хватало книг?

Минутку. Это сейчас благодать - ксерокс и прочее. А тогда у нас была в семинарской канцелярии Степанида Лаврентьевна - одна (!) машинистка на всю семинарию. К тому же ей не разрешали печатать наши богослужебные тексты, потому что у нее и без нас было достаточно нагрузки по бумагам семинарии и проч. Благодаря регулярному переписыванию текстов стихир многие из них я помню до сих пор наизусть.

Имея такой багаж и придя в Лавру, где началась Ваша регентская деятельность, - на что Вы опирались: на опыт, приобретенный в Ставрополе, или стали создавать свое? Сейчас говорят: “школа о. Матфея”, “стиль пения о. Матфея”.

Два года, проведенные в Академии, не прошли даром. Когда приехал сюда, в Лавру, то прежде всего ознакомился с местным Обиходом. Ведь в каждом храме существуют свои варианты одних и тех же песнопений. В Ставрополе правый хор у нас пел Бахметьева 14 , а в будние дни - пели все распевы наши - киевские, обычные. В Ставрополе до Вячеслава Павловича в Андреевском соборе пели только Бахметьева, а в архиерейской церкви - все распевы, которые предписывал исполнять Патриарх Алексий I. Такая была установка. Инициатива исходила от владыки Антония. Это в первый год. На втором году я больше занимался чтением аскетической литературы. Помимо этого управлял группой в хоре - десяткой. Сразу же после первого курса меня определили вести практику с 1-м классом семинарии. Теперь ее ведут преподаватели. Ректор Академии о. Константин (Ружицкий) сказал тогда: “Пожалуйста, месяц поработайте, от Радоницы до окончания экзаменов, и мы Вас отпустим. Все каникулы будете отдыхать”. После семинарского хора вести практику с 1-м классом не составляло труда. Многие из воспитанников стали именитыми преподавателями, ректорами, профессорами, святителями высокими. Владыка Вениамин (Пушкарь) из Владивостока, владыка Саратовский Александр (Тимофеев)… Когда-то я с ними работал в 1-м классе.

Кроме того, в первый год мне удалось побывать в Почаеве, слушать монастырское пение, когда там было более 200 монахов, - перед самым гонением; в Киево-Печерской Лавре - перед самым ее закрытием. Я был как раз на празднике князя св. Владимира, 28 июля. Лавру закрыли после Крещения в 1961 году. Последний раз перед закрытием был в Киевской семинарии на Акафисте св. великомученицы Варвары в Андреевском соборе, когда семинарию перевозили в Одессу. Видите, как важно хоть раз в жизни посмотреть и послушать.

Во Владимирском соборе в Киеве я слушал хор Гайдая 15 . Был такой старец при митрополите Иоанне. Я помню этот великолепный хор, хотя обидно было, что он пел исключительно партес. Киевские же монахи пели по монастырской традиции, руководимые владыкой Нестором 16 . Вспоминаю, как почаевские монахи пели тропарь “Пред святою Твоею иконою Владычице”! Неподражаемо! Для меня это было большим счастьем. Так что паломничества и в Почаев, и в Киево-Печерскую Лавру явились для меня своего рода экспедициями.

Теперь я живу в Лавре, по молитвам о. Иоасафа. Вчера (21 июня 1998 года) исполнилось 37 лет, как я здесь обосновался. А пришел сюда как раз в день кончины о. Иоасафа, после второго курса Академии. Тяжелое было время, при Хрущеве, когда всю молодежь Лавры выгнали. А мне с покойным о. Марком (Лозинским) просто посчастливилось. Меня Львом звали, а его - Сережей. И вот мы пришли к владыке Пимену (Хмелевскому) 17 . Он тогда был наместником Троице-Сергиевой Лавры и преподавал в Академии. Между прочим, редчайший случай, когда он, будучи архиереем, всю жизнь пробыл на одной кафедре. Интересная личность. Необыкновенно энергичный, деятельный, смелый, неустрашимый - и очень музыкальный. Он даже в своей речи при наречии во епископы сказал так: “Было время, когда в мою грудь уже наставляли пистолет, но Господь меня миловал. И теперь, когда я буду на кафедре архиерейской, Бог меня избавит от всех козней”. Владыка Пимен принял нас необычайно тепло. Мы изложили свою просьбу. Старцы есть старцы. Хотят все-таки знать, как человек настроен, по каким причинам просится в монастырь. Он: “Юноши! У нас никаких постригов. Мы никого не принимаем. А если постригать, то только после 30 лет”. Мы: “О. наместник, примите нас. Как бы то ни было, кем бы ни быть, лишь бы в монастырь. Монахом ли, послушником ли. В братстве ведь, молиться же можно, спасаться можно”. Он: “Ладно, посмотрим”. Дали нам срок летом, на каникулы. Как раз на св. Феодора Стратилата, вчерашний день, в 1961 году мы с о. Марком, после месячного отдыха (на св. Иоанна Богослова мы закончили 2-й курс, месяц нам дал о. Пимен отдохнуть) поступили в монастырь. Все тяготы, которые тогда обрушились на верующих, ощущались и в монастыре. Чувствовалось притеснение. Музей - неуправляемый - тоже на Лавру давил. Но, слава Богу! Господь помогал! Приходится только удивляться стойкости, бодрости о. благочинного - о. Феодорита, нашего о. Кирилла, о. Тихона, других наших старцев… По их молитвам создавались и особая теплота, и уют. За стеной Лавры бушевал мир. В печати развернулась жестокая антирелигиозная пропаганда, озлобленность со всех сторон. Но изнутри, сам народ, даже в городе… Что Лавра - сердце России, чувствовали даже безбожники. Они побаивались Лавры. А если сюда и приходили, то никогда не вели себя как хозяева, всегда - с опаской какой-то, будто что-то украли. Слава Богу, все прошло, все позади. Не могу тут не вспомнить, как в 1961 году, на праздник св. преп. Серафима Саровского, в Троицком соборе, представьте, подходит ко мне о. благочинный Феодорит и говорит: “Брат Лев! Пожалуйста! Сегодня престольный праздник преп. Серафима Саровского. Идите петь с народом”.

Однако хора-то не было, совершенно никакого. Был хор смешанный под управлением Сергея Михайловича Боскина 18 . Они начинали в 1946 году, когда Лавру открывали, при о. Гурии. А тут в 1961 году появилась 19 статья из советского законодательства о налогообожениях 19 . И началось. Так их бедняг-певцов, с кем я потом начал работать, без конца вызывали в финотдел, который располагался как раз напротив Лавры. Старостой хора у нас была Вера Васильевна Матвеева, родная сестра Николая Васильевича Матвеева, известного московского регента 20 . Потом она приняла монашество и умерла в 1969 году. В Лавре ее постригли, здесь же и отпевали. Знаете, по тем временам, казалось невероятным, чтобы в мужском монастыре монахиню отпеть. Наместник о. Платон распорядился: “В Лавре, только в Лавре отпевать”. Он-то знал, сколько приняла на себя Вера Васильевна, чтобы отстоять хор. Для меня было ценно, что такой костяк был в хоре - преданный церкви. Сам регент ушел, а костяк остался. 1 августа я начал петь с народом. А на Покров - со смешанным хором. Так что у меня сразу два послушания стало - и ежедневное, и по праздникам. Потом к этим послушаниям прибавился мужской хор. Со всеми и по сей день приходится работать.

Отвечая на Ваш вопрос, могу сказать так: на чужом основании я никогда ничего не строил.

Ваша регентская деятельность. Как формировалось мастерство в искусстве управления хором, в отборе распевов, создания своих распевов, в постановке голосов хористов? Вы сами ко всему приходили?

Когда учишь, тогда и научишься. Так ведь? Бывает, достаточно посмотреть на то, как поет человек, взглянуть на человека и увидеть, что у него есть, а что ему недостает. Или кто кому подражает - сразу видно. Система. Школа. Будучи в Киеве, сразу определяешь - вот петербургская школа, вот - московская. В Ставрополе, например, в кафедральной церкви ощущалось влияние московской школы, а в Андреевском соборе - петербургской. Монастырский стиль ближе московской традиции. Все это знать необходимо. Я же должен готовиться к службе: петь, служить. Очень важно, что в Ставропольской духовной семинарии я приобрел навык работать, готовить стихиры, расписывать, пропевать. А если на клиросе по каким-то причинам нет постоянных певцов, то я должен быть готовым к тому, чтобы какой-то распев приготовить с прихожанами. Начинаются спевки. Я им показываю, рассказываю…

- И сколько лет Вам понадобилось, о. Матфей, чтобы у Вас уже сложилось все?

Сложилось все? Нет. Ведь я и сейчас каждый день обязательно должен что-нибудь пописать. Без этого же нельзя!..

- Что Вы стали отбирать для своего репертуара? Что Вам стало ближе?

То, что Вы видите перед собой (о. Матфей показывает нотную библиотеку лаврского хора - Н.Д.). Поначалу ведь ничего же не было. Я по такой системе работаю: каждое определенное песнопение я переписываю, расписываю партии, а потом уже кладу отдельно. Взял, пропел и опять поставил на то же место. Составлять отдельные песнопения в сборники - сложно, объемно, громоздко. И для работы неудобно. Видите, у меня мазоли на руках. Это след от перьевой ручки, которой я пишу. Царство небесное Александру Ефимовичу Мирошниченко, моему школьному учителю, который вел у нас уроки чистописания. Если я, бывало, не так ручку держал, то мне линейкой по руке попадало. Зато - урок на всю жизнь.

Библиотеку для хора, которую Вы видите, пришлось собирать буквально по крупицам. Многое мне удалось уже собрать к 1962 году. Мне нужно было хотя бы отчасти восстановить то, что имела Лавра. Многие распевы я отыскивал на чердаках, расспрашивал у людей. Удалось! У меня есть даже некоторые номера с автографами о. Нафанаила (Бочкало) 21 . Он после закрытия Лавры, здесь в Петропавловской церкви управлял. Многие певчие его помнили, кое-что приносили. Многие распевы отдала Вера Васильевна Матвеева. У Николая Васильевича Матвеева немного взял. Он же ведь здесь и вырос, в Посаде, потом перешел в Тарасовку в 1948 году, а затем ушел в Москву. Сергей Иванович Зубачевский - из местных, интересная личность. Сергей Зосимович Трубачев 22 . Очень ценны были встречи с Николаем Дмитриевичем Успенским 23 . Целые ночи проходили у нас за беседами, когда он сюда приезжал. Общался я и с Виктором Степановичем Комаровым 24 , регентом патриаршего хора. Общение с ними давало мне возможность проверять себя, на верном ли я пути или нет. Ухожу после каждой службы с молитвенным обращением: “Господи! Угодно ли тебе то, что я делаю?” Сказать: “Ох, удалось!” - редчайший случай. Поэтому всегда должен быть самоконтроль, самопроверка. Идешь - как по лезвию бритвы.

- Готовится праздничная служба. Вы заранее выбираете, какие песнопения будете разучивать?

Зная Устав (тем более, после Академии я ведь стал преподавать Литургику. Это - своя стихия), конечно, все обдумываю заранее.

К примеру в 1968 году мы отмечали 50 лет восстановления Патриаршества. С Николаем Васильевичем Матвеевым мы записали первую пластинку. Одна шестая часть ее - монастырские распевы. Или концерт нашего хора в 1968 году в Трапезном храме. Сколько уже прошло? - 30 лет.

Зная хорошо Устав, готовясь к службе, на основе чего Вы определяете, какое именно песнопение исполнять, каким распевом?

Я всегда стремился и стремлюсь, елико возможно, любому песнопению давать апробацию по принципу: насколько оно ближе всего к распеву.

Пласты наследия богаты, разнообразны: от одноголосных мелодий, больших партитур до произведений, близких фольклору, которые тоже иногда пленяют наши клиросы. Так что, даже обычное “Господи помилуй” взвешиваешь - насколько оно соответствует церковности.

- Вы стараетесь, чтобы служба одного праздника каждый год была одинаковой?

Нет. Служба обязательно чем-то пополняется. И даже теперь, в праздник, обязательно вводится что-нибудь новое и свежее.

- Что касается самой работы с хором, с голосовым аппаратом, этому Вы у Матвеева учились?

О, нет. У Матвеева я только на репетициях бывал, когда мы готовили совместные выступления. Скорее всего сам пришел.

- Иными словами, у Вас сформировалась своя методика работы с хором, подготовки службы.

- Каковы Ваши главные принципы?

Провести службу так, чтобы несовестно было ни перед Богом и перед Святыми, ни перед нашими распевщиками и музыкантами. Приблизить все, насколько можно, к идеалу. Ведь есть указания по поводу уставности самой службы. К примеру, прежде всего должен быть выдержан принцип организации осмогласия. Негласовые же песнопения: Херувимские, “Милость мира” необходимо приблизить к этому принципу, в соответствии, конечно, с русской традицией. Дальше. Поскольку для мужского хора почти не было репертуара (кроме Литургии, сборник Е.С.Азеева на 4 голоса), мне пришлось, простите за выражение, перелопатить всех наших корифеев: А.Д.Кастальского, П.Г.Чеснокова, А.В.Никольского и прочих. Необходимость заставила. Помимо постоянного участия в богослужении хору поручается петь на разного рода торжествах, праздниках, юбилеях, в концертах. С чем ты придешь? Значит, при подготовке к торжеству надо выбрать то, что лучше звучит в концертном исполнении. Например, “Свете тихий”. Какое выбрать? В тексте этого песнопения есть назидательная тематика о Христе - “Свете тихий - Христос”; или о Троице - “Отца и Сына и Святаго Духа пет быти гласы преподобными” и т.д. Я начинаю искать. Одно песнопение - не понравилось. Посмотрел первый номер киевского распева А.Кастальского (в подстрочнике есть советы самого композитора), как его можно приспособить для мужского хора. Далее - “Свете тихий” А.Никольского, или Н.Иванова-Радкевича 25 , “Воскресение Христово” П.Чеснокова (из Всенощной, киевского распева). Смотришь, избранные песнопения, с одной стороны, отвечают потребности службы, а, с другой, - их можно включить в концерт. Я имею в виду не собственно концертный стиль. Здесь очень важно, как преподнести материал, чтобы оцерковить слух и сердце слушающего, чтобы лицо церкви показать в тех условиях, когда нет икон, когда интерьер совершенно другой. Я это на собственном опыте особенно остро почувствовал 12 февраля 1988 года во время нашего участия в торжествах, проходивших в Париже в здании ЮНЕСКО, в ознаменование 1000-летия Крещения Руси. Предстоял концерт. Мы начали репетировать в пустом зале. Я не мог просто найти звучание хора, как будто его подменили. Здание ЮНЕСКО это же не храм. К концу нашей репетиции староста Елоховского собора Николай Семенович Капчук принес эмблему 1000-летия - хоругвь с изображением св. князя Владимира. Как только он поставил на сцену хоругвь и вокруг нее расположился хор, он сразу преобразился. Все пошло! Песнопения зазвучали! Принимали нас тепло, с пониманием. Есть еще одна сложность при подборе репертуара для мужского хора. В отличие от смешанного, в мужском хоре не все может так красиво звучать, как того хотелось бы. К примеру, “Свете тихий” А.Кастальского. То есть, возможности однородного мужского состава ограничены.

В работе как с мужским, так и со смешанным хорами - раннюю Литургию в Лавре я и сейчас пою со смешанным хором, а позднюю - с мужским - я всегда стремлюсь приблизиться к звучанию детских голосов.

Это установки больше уставные и духовные. Но ведь у Вас в хоре сырой материал - семинаристы. Как Вы добиваетесь от них того, что задумали?

Времени, конечно, маловато: каждые два года у меня меняется почти весь состав. Я всю жизнь работаю над натуральным строем, и благодаря этому мне удается добиться результатов. Когда несколько голосов сводишь воедино, может быть, один из них поет препротивно, но вот какой-то маленький голосок зазвучал, к нему подстроились другие, глядишь - уже совсем другая картина.

- Все-таки, в чем секрет? Почему Вы так быстро достигаете результата? Что за система?

Тут никакого секрета нет. Система проста: на каждой репетиции один поет, остальные слушают. Затем начинаем все вместе, всем хором анализировать, что получилось удачно, а что нет, и почему. Так от репетиции к репетиции, сравнивая, сопоставляя результаты, учась на ошибках своих и других, ступенька за ступенькой мы продвигаемся вперед. Знаете, как говорят, и мытьем, и катаньем.

Теперь о работе над самим произведением. Я всегда начинаю с самого интересного момента: или с самого красивого, или, может быть, самого трудного места произведения; или нахожу такой блок, который является развязочкой всего. Возьмем Херувимские. Что там сложнее: “Яко да царя” или “и животворящей”? А может так быть, что все заложено в одном периоде или в одном проведении. Вот и все. Как бывает у П.Чеснокова часто: фрагменты “и животворящей” и “Яко да царя” почти всегда аналогичны. Если фрагмент “Яко да царя” получился, то и другой на тексте “и животворящей” (в другом темпе, с другим подходом) - тоже будет спет хористами без особого напряжения.

- На репетициях они у Вас партиями поют или по одному?

И так, и так…

Если ко мне приходят новенькие (а, как правило, приходит не один, а несколько человек), я их сразу подключаю к работе хора. Но при этом говорю:

“Молчи, сиди, слушай”. Вообще-то если новенький несет у меня клиросное послушание, я жду от него результата не раньше, чем через полгода. Он, конечно, может вначале петь что-то легкое. Тем более, в семинарии они проходят Обиход. Через полгода я уже на него больше нажимаю, предъявляю больше требований. Это касается тех, которые начинают с нуля. Труднее всего приходится работать с теми, кто уже пел или овладел так называемым bel сапtо. Это, знаете, белая ворона. Вот тут я, грешник, просто бьюсь в рукопашную… Здесь я жестко работаю с дыхательным аппаратом, и чтобы другие видели…

Хористам я советую работать, как выражаются, по принципу Станиславского: чтобы они ушами смотрели, а пели глазами. Что я имею в виду? Когда появилась стереоаппаратура, появилась возможность выравнивать звучание, переставляя колонки, работая со шкалой тембра, громкости и т.д. Вот и мне по этой траектории надо вывести новичка. Звук должен идти через нёбо и резонировать. А что служит резонатором? Есть понятие маски, для меня оно существенно. То есть звук должен быть на “уровне апостольника” (атрибут женской монашеской одежды). Если бы не было этих резонаторов, была бы, простите за выражение, - “морда”. Лицом человек должен петь: надбровники, носовой резонатор и тут же корни верхних зубов (верхняя же челюсть пористая, а нижняя сплошная).

Теперь, о характере дыхания. Я новичку говорю, что если поставить палец между верхними зубами и нижними - получается щель, через которую он и дышит. Именно сюда, выше этой цели должен подаваться звук.

Не знаю, моя эта система или нет. Но благодаря ей мне удается хор удержать в тональности, не дать ему потерять мобильность. Когда певец почувствует, будто он играет на готовом настроенном инструменте, пальцы его идут по клавишам, или по струнам, само собой все и выходит.

Далее по поводу интонации. Я работаю по принципу К.Пигрова и П.Чеснокова, основываясь, как уже говорил выше, на интонациях натурального строя. По восходящей и нисходящей - одни и те же ноты. Это своего рода Горовосходный 26 холм. И там, как в древнерусском церковном звукоряде, где идет сцепление согласий - трихордов. Это очень выручает на полутонах.

Когда мы поем знаменный распев, то эти полутоны мне и нужны. Мы ходим, как по лезвию.

Один музыкант рассказывал мне о том, как можно расщеплять звук на обертоны, как из октавы можно сделать 2000 оттенков. Он мне засвидетельствовал, что совершеннее инструмента, чем человеческий голос, - пока нет. На втором месте стоит колокол… А я ведь строю интонацию в пении на том, чтобы у меня за счет верхней челюсти, выше корней верхних зубов, благодаря нёбу - собирался звук. И чтобы он не уходил ниже верхних зубов, чтобы был - как под колоколом. Тогда можно добиться именно церковной интонации. И действительно, тогда выходит - как киригма - благовестие, возглашение. Только за счет этой части резонаторов можно чего-то достигнуть.

Все-таки, проба любого хора - Обиход. Если у регента есть любовь к Обиходу, то это сразу выявится в хоре, насколько он церковен. Все, что необиходное, требует большой фильтрации, пересмотра. Иными словами, все должно “подгоняться” к манере Обихода.

- То, что у Вас меняется состав хора, - это хорошо или плохо?

Как Вам сказать? У меня состав меняется из-за моего положения. Хор состоит из братии монастыря и студентов. А братия что? Пение - тоже послушание для вновь прибывшего в монастырь. Но послушаний ведь много. Вот он попоет, попоет, а его на другое послушание назначают. И я не могу уже пригласить его на спевку. А если он не на спевке, какой же из него певчий. Иногда с ним приходится отдельно работать. И это пока он не принял пострига. А постригли, да рукоположили… Он на исповеди, на службе. Значит уже не может петь. На большое мероприятие его еще можно привлечь, но как на рабочую пчелку надеяться нельзя.

А студенты, сами знаете, - поучатся и уходят. Когда же студента рукоположили в диаконы, он уже служит, и в хор его не возьмешь. Поэтому из семинаристов, в основном, поют первый и второй, от силы, третий классы. Четвертого - почти нет уже в хоре. Из академистов - единицы, потому что им не до пения.

- По сколько часов в день Вы работаете с новичками?

Для меня горько, и я большой грешник, наверное, потому, что службу на клиросе я “превращаю” в спевку. Точнее - веду себя как на спевке. Постоянно держу их - как на мушке. Сколько мелодий меняется на службе, подобны 27 и другое… попробуй удержать их всех на внимании и на уровне. Пока левый клирос поет, я уже должен настроить теноров на мелодию, пропеть им. Или, бывает, тенор запел и вдруг начал понижать. Отчего? Пресс не срабатывает, или раскис, или “перегрелся” на солнце? Поэтому я за правило беру, чтобы не меньше двух раз в неделю хор встречался: и мужской, и смешанный. Их необходимо постоянно держать в рабочей форме.

Со смешанным хором мы поем раннюю литургию в течение всего года и по праздникам и по воскресным дням. Большинство хористок - из местных: с большим интересом, любовью, добросовестностью относятся они к пению в хоре. С 6 до 7.30 минут пропоют до запричастного стиха (включительно), и я отпускаю их на работу (если это рабочий день).

- Помимо того, что Вы регент, Вы являетесь еще и автором сочинений. Когда они стали появляться?

В 1961 году, к празднику преп. Сергия мне поручили подготовить стихиры преподобному. У нас, как Вы знаете, служат по-монастырски, то есть ближе к предписаниям монастырских традиций. Значит, надо было пропеть стихиры на подобен “Свыше званный” - именно на подобен, а не просто на напев четвертого гласа. Надо было искать материал, чтобы перекладывать тексты стихир. Я сделал все, что полагалось. Да и мало ли расписано мною стихир, положено на ноты. Хотя я к этому не стремился. Но владыка архиепископ Сергий (Голубцов) 28 , он у нас жил в Лавре на покое и похоронен здесь) не давал мне проходу: “о. Матфей! Когда ты начнешь писать? Тебя надо обязать!” Будучи сам иконописцем, он пел в хоре - любил петь. Я ему: “Владыко, может Вы вторым тенором будете петь?” Все-таки старец он уже был, трудно. Он: “Нет, я только буду первым”. Бывало, принесу ноты на спевку. Он вначале внимательно их рассмотрит. Никогда не пел с листа, если что-то новое. Когда все пропоют, тогда уже и он что-то скажет. Для меня, конечно, пробным, что ли, камнем были стихиры из служб русским святым на Великой вечерни, там, где поются “Земле русская”, “Русь святая” на подобен “Доме Евфрафов”. Напевы этого подобна у меня были разные. Наш местный напев, из Гефсиманского скита, который мы поем, я записал от схиархимандрита Иосии - старца, он был в скиту при последнем скитоначальнике о. Израиле (о. Иосия умер 17 мая 1970 года, через месяц после кончины Патриарха Алексия 1. Был на встрече тела, изрядное время постоял в воротах на сквозняке и получил воспаление легких). Потом мне пришлось взять напев Киево-Печерский, но не в Оптинской редакции, а тот, что попался мне однажды на листочке. Когда я его положил на тексты, это меня заставило на все по-другому смотреть. Так возникла “Русь святая” на новый напев “Доме Евфрафов”.

- Это поет теперь вся церковь, и люди не вспоминают, что Вы автор?

Да. Первый раз мы пели “Русь святую” со смешанным хором в 1963 году на престольном празднике Русским святым, под Успенским собором, там, где находится храм в честь русских святых. Знаете, Николай Григорьевич, для меня это был один из самых счастливых моментов в жизни. Хор сделал то, что мне хотелось. И весь хор от умиления плакал.

- Часто бывали случаи, что Вы оставались довольны хором?

Я говорю именно о данном моменте. Ведь кто был на службе? Старшее поколение, которое выстрадало “о земном отечестве”, вынесло все на своих плечах. Поэтому так близко все и было принято. Продолжая отвечать на предыдущий Ваш вопрос, могу назвать еще мои переложения со смешанного хора на мужской (я и не считаю их). Недавно мы напечатали сборник Великого поста (это единственное издание). Дело в том, что с 1979 года мы перешли на новый репертуар Обихода Постной Триоди. Хотелось, чтобы Постная Триодь, со своей аскезой, выглядела более монолитно и цельно. Хотелось взять распевы построже, начиная со знаменного, а также валаамский, соловецкий и… вообще, монастырские распевы. Я делал наметки. Стали петь стихиры. Что-то удавалось. Но люди у меня постоянно меняются. Поэтому возникла необходимость зафиксировать набор неизменяемых песнопений. Здесь пришлось использовать образцы монастырских распевов даже для тропарей на часах: из Зосимовой пустыни 29 , “Во царствии” Соловецкого распева… в общем был взят весь круг суточного великопостного богослужения. Я своей рукой все переписывал, за исключением Аллилуария Киево-Печерского распева, который удалось ксерокопировать (таким же образом издана служба Великого Пятка храмом Живоносный источник в Москве). Знаете, я вообще с особым почтением отношусь к службе Великого Пятка 30 . Это как раз, можно сказать, все то, что можно вынести из мелодий и принести к Голгофе. Это я считаю святой обязанностью каждого регента. Тем более, в этой службе осмогласие представлено во всей своей красоте. Согласно нашему Уставу, у нас в Лавре на 12 Евангелиях читается только само Евангелие и тропари трипеснца 31 . А все антифоны, седальны и все остальное - пропевается. Поэтому я записал все седальны, антифоны на ноты. Теперь это издано. Это мое приношение к 2000-летию Христианства. Прошел год, как я заново отредактировал свой рукописный экземпляр и отправил его в Гефсиманский сад 32 в Иерусалим настоятельнице русского монастыря - матушке Анне. Ведь все страсти Господа начинаются из Гефсиманского сада.

- Существует распев Троице-Сергиевой Лавры. Это тоже Ваше переложение?

Есть распевы, которые зафиксированы о. Нафанаилом. Мне удалось тоже достать некоторые материалы. Иногда приходилось что-то предложить на базе старых распевов. Но это все еще не издано.

О. Матфей, меня, да и не только меня одного, волнует такой вопрос: всегда ли в настоящее время пение отвечает церковности?

Кому Вы этот вопрос направляете? Я бы подходил к нему, не критикуя. У каждого хора, регента много недостатков. Я в свое время познакомился с отцом протодиаконом Федором (Юдиным). Он скончался 28 февраля 1974 года. 33″>Он один из питерских диаконов той, старой синодальной школы. Окончил школу при Придворно-певческой капелле. Из певческой семьи. Мне нравилось его отношение к службе. Он всегда приходил на службу заранее, особенно ко всенощной (к нам его прислал Патриарх Алексий I)… Казалось бы, старший чин - протодиакон, ведущий, а в половине шестого - он был уже на месте. Если есть какой-то батюшка, благословится, оденет стихарь, орарь 33 . Первым долгом приготовит Евангельское чтение - заложит утреннее воскресное Евангелие, какое надо читать за службой, посмотрит прокимен, снимет с престола покрывало, пообщается с пономарем, чтобы кадило было готово, посмотрит - свеча большая на месте ли и… сидит в Алтаре на стульчике. Потом уже постепенно собираются служащие священники. Когда он служил, помню его слова: “Отец Матфей! Для меня не существует ни иеромонахов, ни патриархов, ни наместника, никого. Когда я служу, то никого не различаю, начиная от патриарха до последнего иеромонаха, поставленного в Лавре. Для меня служба “всегда одинакова”. Я стараюсь относиться к службе и к патриаршей, и к иеромонашеской - как к патриаршей”. Как видите, - задача “не делать различия”. У Бога все дни одинаковы. И как говорит св. Игнатий: “У христианина всегда должен быть праздник. Но он никогда не должен быть праздным”. И одному оптинскому старцу как-то заметили: “А что Вы все работаете, работаете, Вы же старый?” А тот в ответ: “Если я постарел, значит должен больше работать. Когда я был молоденький, у меня многое не получалось. А теперь получается. Меньше двигаюсь, но стараюсь хоть что-то сделать”.

- Откуда у Вас такие знания о церковном пении? Из книг или из опыта общения?

Допустим, с о. Федором было живое общение. Те же владикавказские и ставропольские монахини, о которых я говорил, и о. Иоасаф - в детстве - это же печатлеется и откладывается в памяти.

В 1994 году на первом семинаре преподавателей регентских отделений духовных училищ и семинарий в Троице-Сергиевой Лавре Вы поднимали вопрос о том, что у священников должна быть культура возгласа.

Да. Обязательно. Священник за службой должен быть Архистратигом, а все - Ангелами. Вот и все. И по интеллекту, и по степени ответственности, и по возможности - он же ведущий и главный. Вот я как раз и бьюсь, и пекусь постоянно об этом.

А вообще, как обстояло дело с церковным пением в России в XX веке? Что было до революции и после нее? Все ли было плохо в послереволюционное время или делалось что-то хорошее? Какова была позиция Патриарха?

Если говорить об участии Святейшего Патриарха Алексия I в решении этого вопроса, мне кажется, что здесь, скорее всего, шло по линии авторитета свыше, без каких-либо силовых, допустим, средств (имеется в виду ряд выступлений Патриарха Алексия I о церковном пении). В журнале написано, в календаре написано - надо выполнять. Многие так и понимали это.

Вспоминаю 1957 год. Я был послан первый раз в Ессентуки 30 мая в праздник Вознесения на службу в Никольскую церковь. Потом и в будние дни, как псаломщик, должен был быть там. Был в Никольской церкви некто Яков Демидович, слепой псаломщик. Он читал Апостол наизусть и даже управлял в Георгиевске хором второго храма (это был молитвенный дом в честь Великомученика Пантелиимона). Помню, как сейчас, я в Алтаре должен был помочь батюшке, а Яков Демидович один стоит на клиросе. Настоятель, прот. о. Петр (Сергиев) говорит мне: “Лева, иди сюда. Помоги мне записки почитать, пусть он сам пропоет”. Великая Ектения закончилась, а о. Петр служит (даже диакона не было в тот день) и произносит “Яко подобает тебе” - возглас и псаломщик произносит Аминь, один стих 102 псалма “На всяком месте владычества Твоего благослови, душе моя, Господа”. И сразу - малая Ектения, Слава и ныне, “Единородный Сыне”. Для меня такое было впервые. Не успел я опомниться, как уже все антифоны прошли… Понимаете, что произошло? Сокращение первой части Литургии. Когда я учился в семинарии, такого не было, ничего не сокращалось. Я спрашиваю: “Яков Демидович, а почему Вы поете только один стишок из псалмов?” “А это, - отвечает, - Устав церкви Государя. Я когда учился грамоте в Питере в школе слепых, так у нас всегда было”. Значит, в придворной церкви так и пели. Вот тебе и первая часть Литургии по Уставу Питерской школы. Это было для меня ново, необычно.

Учась в семинарии, мы задавали вопросы профессору Дмитрию Петровичу Огицкому 34 о допустимости сокращений при богослужении. Огицкий, будучи инспектором семинарии, слыл знатоком литургики, являлся членом Синодальной богослужебной комиссии, которую возглавлял владыка Афанасий (Сахаров). Они и внедряли определенные установки: полностью петь “Хвали, душе моя”, “Во царствии Твоем”, “Величит душе моя” и т.д. За истекшие сорок лет, с 1957-го по 1998-й, я больше нигде не встречал, чтобы на приходах названные песнопения Литургии сокращали. Так что, думать и говорить, что до революции все было благополучно, - не следует.

Еще пример. Как-то с одним из моих знакомых, живущих во Франции, мы заговорили об Евгении Ивановиче Евице, теперь уже покойном 35 . В частности о том, что он, дескать, новую струю принес в храм св. Александра Невского, когда приехал из Туниса, из Алжира. Собеседник: “Был замечательный человек, регент. Но когда просишь его пропеть песнопение, побольше стишков, в ответ он: “Ничего не знаю. Как при Царе-батюшке пели и всё”.

Вообще, если вспомнить, на каких истоках, на каких основаниях мы воспитывались, кто нас окормлял! Святейший Патриарх Алексий I обладал отменным вкусом и музыкальностью. Об этом можно судить и по тому, что он воспитывался у митрополита Арсения (Стадницкого), который составлял “Спутник псаломщика” 36 в стенах нашей Академии, когда Святейший Алексий уже учился здесь. Я застал литургии Святейшего, его чтение Покаянного канона Андрея Критского и службы св. Патриарха Пимена. Мы же пели. Святейший Патриарх Пимен, ему было 78 лет, читал этот канон с одними данными - профессионально, лирико-драматическим баритоном. Алексий I был старец, ему тогда было под 90 лет, с другими - мягким, небольшим баритончиком (нота соль была его рабочей нотой).

Святейшего Патриарха Алексия I я впервые увидел в 1959 году, на Сергиев день. Ему было под 80. Много работал я с хором при Патриархе Пимене - непревзойденном службисте. С ним было петь очень легко. Знаете, какое его достоинство? Он имел прямое отношение к Лавре как ее настоятель и священно-архимандрит и очень интересовался жизнью хора. Никогда от него я не слышал указания: “Вот спойте мне эту вещь”. Никогда! “Что споете, - Аминь”. Вся его жизнь с юных лет была связана с Лаврой. Он же в Параклите 37 постригался в монахи, в скиту, где была уставность, монастырские требования (скит был наш, Лаврский; там же после закрытия Лавры жил последний дореволюционный наместник о. Кронид. Молодой Пимен с ним общался. Можно сказать, что он, как ученик, даже был немного похож на него внешне). Единственные претензии у него были к нам за то, что мы не вовремя кланяемся, когда идет каждение (то есть когда предстоятель кадит клирошан, они все обязаны кланяться). Вот тут мне попадало. Святейший вызовет в Алтарь и прочесон дает: “Почему, когда священник и предстоятель кадят, хор не кланяется, не отвечает поклоном. Кадим иконам, образу Божию, а что же вы стоите?” Я уже потом ответ давал: “Ваше Святейшество, мы кланяемся, но кто-то неуклюже повернется”…

Был такой случай при настоятеле о. Иерониме в воскресный день, под . Певчий, о. Георгий (Боглюков) - в басах. Святейший кадит. Поют непорочны, тропари, поют “Поклонимся Отцу”, и Святейший кадит в этот момент в сторону правого клироса. Все ему кланяются и даже улыбнулись, так как момент поклона совпал со словами “Поклонимся Отцу”. Утром, перед поздней Литургией собирается хор. Подходит ко мне о. наместник Иероним и говорит:

“О.Матфей. Вчера Святейший очень обиделся на Вас”. Я: “В чем дело?” О. Иероним: “Сколько он требует, чтобы вы кланялись, а вы не кланяетесь!”… Патриарх Пимен даже так говорил: “Регент Нестеров в Дорогомиловском соборе, известнейший, всегда жестом показывал, чтобы хор кланялся при каждении” . Я и сам теперь всегда кланяюсь и всему хору делаю жест. Это - штрих, но свидетельствует о дисциплине. Святейший Пимен, бывало, стоит на кафедре, а сам зорко смотрит на хор. Следит, как кто ведет себя и потом делает внушение: “Так нельзя себя вести”.

О технике пения со Святейшим Патриархом Пименом я не беседовал. Но бывало, что я как член Духовного Собора или на приемах с ним встречался, и он делился со мной воспоминаниями. По поводу пения хора - всегда благодарил, а если что-то ему не нравилось, говорил за трапезой.

Я хочу еще добавить о чтении Великого канона 38 Святейшим в Елоховском соборе. Патриарх Пимен читал, примерно, на ноте ре, а ведь это же настройка для смешанного хора к ирмосам “Помощник и покровитель”. В Лавре мы поем это песнопение на музыку Бортнянского в ля миноре. Тесситура другая. И с нами Патриарху Пимену читать было сложнее. Получался разрыв на квинту. Помню, как мы перешли на другой распев, по “Спутнику Псаломщика” (я гармонизовал ирмос “Помощник и покровитель”). Мы на правом клиросе с этого времени начали петь ирмосы на 6-й глас. Святейший ни слова мне не сказал. Но челядь его восстала. “Почему Вы Бортнянского не поете?”, - спросил меня о. Трифон. Я в ответ: “О.Трифон, мы Бортнянским не пренебрегаем. Достоинство церковности этого распева мы понимаем и ценим, и левый же клирос поет его. А в конце 9-й песни мы - оба клироса - вместе исполняем Бортнянского. Однако в “Спутнике псаломщика” изложен московский распев. Причем, он строже - и под голос Патриарха Пимена, с его красивым тембром, густым, бархатным”.

Надо сказать, что Святейший воспринял благосклонно песнопение Постной Триоди с использованием соловецкого и валаамского распевов. А по окончании литургии Преждеосвященных даров сказал: “Ну, отец Матфей, спаси Господи. Вы нас утешаете новыми распевами”. Имелось в виду, что это раньше не пелось, а теперь зазвучало.

- То есть, Святейший своим одобрением утвердил Ваши нововведения.

Хочу рассказать еще о том, что было по поводу песнопения “Да исправится молитва моя”. Когда Патриарх Пимен приехал в Лавру, я подошел к нему, попросил благословения: “Ваше Святейшество! Позвольте пропеть “Да исправится” одному певцу, как в Уставе сказано”. Он: “Хорошо. В скиту так пели”. Вышло удачно. Однако реакция была самой различной, многие меня осуждали. Обычно ведь в храмах это песнопение исполняет трио.

На следующий год Святейший служил литургию Преждеосвященных даров в Елоховском соборе. Трио певцов почему-то не оказалось. И пришлось ему самому пропеть “Да исправится молитва моя”, а иподиаконы пели вместо клиросов. Вот Вам и решение вопроса. Уже после этого никто не стал возникать. Авторитет Святейшего! И сейчас у нас, при наместнике о. Феогносте это песнопение поется только одним певцом.

И вот когда уже нынешний Патриарх Алексий II приехал Великим постом, я обратился к архидиакону: “О. Архидиакон, о. Андрей. У нас соло поет запев в данном песнопении”. Он: “Ну ладно”. Я к Святейшему: “Ваше Святейшество. У нас такая традиция сложилась - один поет, не трио. Только на паузах хотелось, чтобы получше слышно было кадило” (ведь в этом песнопении между соло и допеванием хора есть паузы). По лицу Святейшего было видно, что он согласился. И он это сделал. Потом Святейший назвал это “соло кадило”. При этом, во время объяснения, спросил меня, перед службой, немного улыбнувшись: “А спевку не надо проводить?”

Видите, каким образом утвердилось Уставное определение в отношении песнопения “Да исправится молитва моя” - утвердилось, закрепилось. Так же на протяжении XX века многие другие Уставные вещи возвращаются. “Соло кадило” в песнопении “Да исправится молитва моя” это ведь еще и эстетический штрих. Хочешь, чтобы ради славы Божией служба прошла - проси Господа перенести все искушения. Регент должен быть Архистратигом над этими Ангелами.

- В храме вообще очень важны чтение и дикция?

Все идет от культуры пения. В чтении всегда присутствуют элементы пения. Естественно, когда ты поешь, учти, что ты должен и читать, все-таки звук должен быть слугой слова.

- А кто должен всему этому учить, за всем следить?

Кто стоит во главе, тот и должен учить. На приходе - батюшка. С него берут пример. Много дает школа. Бывает, человек и в хоре поет, и хорошо читает, но без всякой претензии, не ставя себя декламатором. Страшно не люблю художественного чтения за службой.

Так что такое, по Вашему, церковный хор и церковное пение? И еще. Как относиться к тем спорам, которые возникают в отношении к возврату традиции знаменного пения?

Недавно мне пришлось рецензировать работу одного нашего выпускника. У меня был к нему вопрос - почему знаменный распев сошел с пьедестала? Он мне так и не ответил.

Как относиться к знаменному распеву, если от него появляются другие распевы? - Значит он уже не единственный; и отсюда открывается возможность другому распеву выйти на поверхность. Видимо, знаменный распев занимает свое подобающее место, по принципу соборности - первый среди равных. Вместе с тем правомерно ставить также и другие распевы - поскольку те обслуживают осмогласие и строятся на попевочной основе. Почему мы должны умалять достоинство других распевов?

Лидерство знаменного распева упущено. Еще в XVII столетии все силы были направлены на его защиту. Государь Алексей Михайлович, оба Патриарха - Иоасаф и Иосиф, 14 дидаскалов во главе с Александром Мезенцем! И все остановилось. Так что же выходит? От кого это идет? Также, между прочим, спрашивали владыку митрополита Антония (Храповицкого) 39 по поводу революции: отчего она произошла. Он ответил так: “Мы все делали для того, чтобы ее остановить, но все проходило сквозь руки - как воздух или вода”. Подобная же история случилась и со знаменным распевом. Знаменный распев - это действительно драгоценное сокровище нашей церкви; он - патриарх церковных распевов. Но абсолютизировать его мы не имеем права. В нем есть нечто земное, отчего он и сошел с пьедестала.

Если говорить о церковном пении… Все-таки, в каждой церкви - свое пение. Вместе с тем, то, что сделал св. Иоанн Дамаскин, какие канонические нормы поставил, - все мы и должны отвечать этим нормам настолько, насколько можем. Я считаю, что церковное пение - это богослужение. Если распев принадлежит Церкви (не о. Матфею), икона принадлежит Церкви, композиция иконы принадлежит Церкви - если все это соответствует каноническим нормам. Поэтому и пение должно быть богослужением.

- Что для этого нужно?

Поя - служи! Служа - пой!

Выражая искреннюю благодарность Вам, дорогой о. Матфей, за очень интересную беседу, хотелось бы закончить ее пожеланием, чтобы встреча эта, ставшая первой, не была бы последней. Каждое Ваше слово о церковном пении, о работе хора очень нужны нам, музыкантам, дирижерам, всем интересующимся духовной отечественной культурой. Все-таки, несмотря на появившиеся многие ценные исследования по разным проблемам, изучение многих других проблем продолжает находиться пока еще в начальной стадии. Многое утеряно, забыто, где-то прервалась естественная смена поколений. Поэтому Ваш замечательный опыт должен возможно быстрее и шире становиться достоянием всех.

Мы публикуем воспоминания одной из певчих хора - иконописца Ларисы Узловой.

До поступления в Иконописную школу я нередко бывала на службе в Троице-Сергиевой Лавре. Пение лаврского хора возносило душу «от земли к небеси» и учило молиться тех, кто молиться не умел. Впоследствии, уже во время учебы в Иконописной школе при МДА, я подружилась со студентками Регентской школы, певшими в смешанном хоре отца Матфея. Иногда они немного о нем рассказывали, но мне при этом казалось, что мы существуем где-то в параллельных мирах.

Однажды по дороге в Троицкий собор я увидела отца Матфея, беседующего со студенткой Регентской школы. Приблизившись, чтобы взять благословение, я услышала, как она просит его - невероятно! - взять ее в хор. Неужели можно вот так попросить — и петь в хоре отца Матфея? «Вот кто научил бы меня петь!» — пронеслось в моей голове. Пронеслось и до времени забылось. Студентке в тот раз он отказал. Кто бы мог подумать, что до моего — совершенно в тот момент невероятного — пения в хоре отца Матфея оставалось примерно два года.

* * *

Иконописцев отец Матфей пригласил в хор в 1996 году. Для нас это была милость Божия. Мы только что закончили учебу и остались работать в Академии, в иконописной мастерской. Будь мы студентами, не выдержали бы его напряженного графика спевок, а впоследствии и служб. События развивались так. Однажды к башне, где у нас расположена мастерская, пришел отец Матфей. Почтенный и всем известный архимандрит остановился под башней и зычно крикнул: "Эй, кто-нибудь! Спуститесь, я к вам никак не заберусь" (надо сказать, что в башню ведет достаточно крутая лестница). Девочки посыпались как горох и окружили отца Матфея. Он сразу перешел к делу.

— Приходите ко мне в хор!

— Но мы петь не умеем…

— Я вас научу!

— Но мы и гласов не знаем…

— Я вам объясню все.

Тут самая смелая осторожно так его спрашивает:

— Батюшка, говорят, Вы деретесь?

— Я сразу не бью. Научу, тогда бью.

И, после гула оживления: «Всех приглашаю»! И ушел.

Как выяснилось, по какой-то причине студентки Регентской школы временно перестали петь на лаврских богослужениях, и отец Матфей таким образом решил пополнить смешанный хор. На первую спевку пришло почти тридцать человек. Да, были среди нас и те, кто закончил музыкальную школу, пел на клиросе, но считанные единицы. А здесь — знаменитый хор, выдающийся регент...

Но наш минус был для отца Матфея своеобразным плюсом, так как ему не приходилось бороться с устоявшейся манерой пения. Какая уж там манера, мы были чистым листом в полном смысле этого слова. Не знаю, какой еще регент решился бы на подобный эксперимент. Но мы очень хотели петь, а он - очень хотел нас научить, поскольку это нужно было для Церкви.

Отец Матфей умел каким-то образом извлечь из человека звук. Причем, сразу понимал, кто на что способен, хотя видел нас в первый раз. Мою подругу Лену Милонову он постепенно распел от первого сопрано до второго альта, и потом, такой довольный, констатировал: «Вся пианина!». На первой спевке, пока он подымал других, я отчаянно молилась, чтобы спеть хорошо, боялась, что страх меня парализует. Пугало фортепиано, на котором он давал ноту, или проигрывал фрагмент. "Что, если я не спою, не попаду — и все?.." Но что сделал отец Матфей. Он поднял меня и спросил, знаю ли я ноты и пела ли когда-нибудь в храме. "В храме пела, нот не знаю".

— А вот Вы нам спойте - «Тело Христово приимите, источника безсмертнаго вкусите»!

И подыграл на фоно. И я запела, во всю силу, как никогда до этого не пела и петь не предполагала. Он дал ноту ниже: "А так попробуйте". Я пою. "А так?" Пою. Таким образом он довел мой звук до состояния утробного баса и, когда я издала последний хрип, удовлетворенно прокомментировал: "Старуха Изергиль!". Раздался дружный смех. Сажусь — подруга шепчет: "Ну, ты даешь, ну и голосина!" — "Да я сама не знаю, как так вышло…» На прослушивании отец Матфей отсеял за непригодностью только одну претендентку (у студентки не было музыкального слуха), но сделал это со всей возможной деликатностью.

А дальше… Дальше началось незабываемое время. Отец Матфей лично проводил с нами спевки, вкладывая в нас всю душу и всю свою любовь. В нас, которые по большей части и нот-то не знали! Но он очень хотел донести до нас свое понимание богослужебного пения и использовал для этого все возможные средства.

— Ну, вот вы краску растираете, вы ее трете?

— Да, на камне курантом.

— Ну так вот и звук, вы вот здесь растирайте вот так! — и показывает. Какое там драться — он был с нами, как с любимыми детьми, нежен. Увидит, что мы теряем внимание, устали — расскажет историю из своего богатого опыта: о детстве, о певчих, а то и анекдот какой. Как только увидит, что народ ожил, — все: "Отвлеклись, двигаемся дальше". Три часа пролетали незаметно. Когда мы перешли к спевкам с его помощницей, то оценили, что раньше, с отцом Матфеем, была сказка, а теперь труд.

* * *

Архимандрит Матфей был сильным, во всем. Силища, и в то же время тонкость потрясающая. "Вся пианина" — как он сам любил выражаться, то есть полная гамма звуков, чувств. Еще до того, как я попала на хор, я забывала обо всем в Успенском соборе Лавры, когда пел мужской хор отца Матфея. Когда он пел, невозможно было не молиться. Литургии в большие праздники пел смешанный хор, позволявший отцу Матфею обогатить и расширить палитру звуков. Иногда он давал такой высокий тон, что сопрано не выдерживали — то уйдут почти в ультразвук, то вскрикнут на высокой ноте. Отец Матфей называл такие пассажи «наступить на ежика». Тех, кто «имел данные», отец Матфей воспитывал гораздо строже, чем остальных певчих. Он был хорошим педагогом. Как-то спросил маму и дочку, не ругаются ли они дома. Мама ответила, что бывает. «Да, я смотрю, дочь не хочет к маме-сопрано подстроиться, значит, точно не слушается». Мама выразительно посмотрела на дочку, дочь покраснела. «Мы только вчера вот ругались, батюшка». — «О-о-о, да уж, при таком звуке, конечно!» — и скопировал поющую альтом дочку.

Одна из певчих, Ольга Ивановна, вспоминала, как он вывел ее однажды из подавленного состояния. Дома у нее была тяжелая семейная ситуация. Она переживала, плакала, все валилось из рук. Но на хор продолжала ходить, хотя собраться с мыслями совершенно не могла. Он несколько месяцев терпел ее состояние, и как следствие — невнимательность и ошибки, но молчал. Как-то на ранней Литургии отец Матфей особенно придирчиво распекал женский состав. Досталось всем, но Ольгу Ивановну он не трогал. Она наблюдала за происходящим отстраненно, будучи полностью погружена в свои печальные мысли. Неожиданно, уже после службы, когда почти все ушли с клироса, а Ольга Ивановна подошла к нему за благословением, он сказал:

— Оля! Ну месяц, ну два… Но ведь четыре месяца уже прошло, когда это закончится?.. Смотри мне в глаза. Ты понимаешь, что все бывает, но жизнь продолжается и нужно петь?

Четыре месяца он ждал, чтобы ей это сказать. Отцовское такое терпение.

* * *

У нас была одна матушка в хоре, монахиня, в возрасте. Она была поваром в Академии, причем не простым, а архиерейским, готовила разные разности. И пела в хоре отца Матфея. Потом ушла в монастырь, пожертвовав туда же и квартиру. Квартира была, по-моему, продана, когда матушка Нина решила уйти из монастыря. Не сложились отношения с игуменьей, одно, другое... Где жить и что делать? Она устроилась работать вахтером в общежитии трикотажной фабрики, там же ей дали комнату. Молиться ходила в Лавру. Однажды ее увидел отец Матфей. "Мать, приходи ко мне в хор!" — "Батюшка, да Вы что, я же старая!" — "Я сказал приходи!" Не посмотрел на то, что ей за семьдесят, что перерыв в пении был большим. Она пришла, точнее сказать, вернулась. И ведь что это для нее значило! Отец Матфей своим приглашением без лишних слов расставил для нее все акценты: сначала Лавра и хор, только потом дежурства и вахта. Личность была, конечно, яркая. Маленькая, крепкая, с характером. Сначала пару раз пришла в мирской одежде, а потом, видимо, благословясь у отца Матфея, вдруг появилась в полном монашеском облачении. Неожиданно, но потом все привыкли. Когда хотела поздравить с днем Ангела, желала многая лета "назло врагам, на благо Родине!" У них бывали с отцом Матфеем интересные диалоги, короткие, но выразительные. Монахиня Нина (Кутузова). Царствие ей Небесное.

* * *

Красота и выразительность звучания достигались титаническим трудом. Спевки стабильно два раза в неделю. Борьба за интонацию, за каждый звук, но главное — как мне кажется — борьба за внимание. Ты все время должен был помнить, Кому ты поешь и перед Кем предстоишь. Перед пением сложного кондака или стихиры отец Матфей давал одному из семинаристов прочесть текст вслух, так, чтобы мы прочувствовали каждое слово. Терпеть не мог расслабленных поз или отсутствующих глаз на спевке, что уж говорить о большем! Моя подруга Марина пела у него в смешанном хоре, когда училась в Регентской школе. Она легко могла обходиться четырьмя часами сна, но иногда здоровье ее подводило. Однажды на спевке ее стало неудержимо клонить в сон. Она видит регента, понимает, что это безумие и надо держаться, но совершенно "отключается". Тогда — рраз! — и в нее летит покрывало с фисгармонии. Она вздрогнула и на какое-то время проснулась, но затем снова стала погружаться в сон. И тогда батюшка метнул свой стул. Нет, не в нее, а в пространство за нею. Марина проснулась от страшного грохота и наступившей вслед за этим тишины. Больше она не засыпала до конца спевки. А я, когда видела отца Матфея, сидящего на стуле, крепко привинченном к полу, отделаться не могла от впечатления, что знаю, почему он привинчен.

Особенно доставалось от него ребятам. У них и спевки были чаще, и церемонился он с ними меньше. На одной из первых для нас спевок смешанного хора он вызвал к себе "наверх" (фисгармония и регент располагались на деревянном подиуме) юношу в подряснике. Юноша был препоясан узеньким тканым поясом с кистями. Развязав этот изящный поясок, отец Матфей принялся его усердно затягивать. Юноша краснел, улыбался (все-таки девушки смотрят), но, достигнув в области талии состояния стрекозы, мученически взирал на регента и нас вряд ли уже видел.

— А теперь пой!

Юноша запел.

— Ты зачем так нижней челюстью дергаешь? — батюшка снова был недоволен. Мы в ужасе наблюдаем, что он еще придумает, а он... скрутил из бумажки некое подобие папиросы, изогнул и прилепил страдальцу на нижнюю губу. "Теперь пой!" Только когда звук и интонация достигли желаемой силы и выразительности, батюшка его отпустил. Всю оставшуюся часть спевки не знаю, кто как, а я молилась из глубины сердечной, чтобы сие упражнение меня миновало. Так он учил пению на опоре, но, слава Богу, не всех, а, как выяснилось впоследствии, лишь тех, кто мог понести.

* * *

Страстная Седмица. Вселенская скорбь Церкви, прощающейся с Возлюбленным Женихом. Хор под началом отца Матфея превосходил, казалось, сам себя. Так регентовать умел только он — сдержанно, когда огромный хор, до того катившийся неудержимой "Волною морскою", вдруг затихал, и вся эта мощь, эта лавина звука словно замирала и склонялась на колени в "Се Жених" и "Чертог Твой". Он начинал готовить к этому хор задолго до Страстной. Как-то я опоздала на спевку и на входе в колокольню услышала хор со стороны. Пели «Вечери Твоея». Весь хор молился, как один человек, как только отец Матфей мог его настроить. Мне нужно было дождаться паузы и войти, но в это войти было невозможно. Здесь был Великий Четверг и была Тайная Вечеря. И я еще раздумывала, идти ли мне на спевку...

Пение стихло, замерла пауза — та особенная, отец Матфей ее любил — когда пением он сказал то, что хотел, что должен был сказать. И я шагнула к хору...

* * *

Работа над произведением со спевкой не заканчивалась. Процесс службы становился органичным продолжением спевки. На небольшом пространстве клироса, путем сложных сочетаний скамеек и подставок, умещалась масса народа. Вокруг Батюшки плотным кольцом в два ряда стояли "женьшени" (так в шутку женский состав величал отец Матфей) — а за ними высился мужской состав. И если здесь отец Матфей был стеснен в пространстве, то это служило лишь к упрощению способов воздействия. При желании он до каждого мог дотянуться. Ему ничего не стоило, одновременно продолжая управлять хором, "пойти в народ" для разбирательства. Из массы басов (теноров, баритонов) доносился глухой стук: «Спина не поет!.. Лопатки не поют!». Требовалось стать, ни много ни мало, струной инструмента под названием «хор отца Матфея». Для этого он не жалел ни средств, ни внимания. Доставалось и женскому составу. Однажды отец Матфей сильно ударил в плечо стоявшую рядом со мной в альтах Олю К.: «Ключицы не поют!». Мы все сжались. В ближайшей паузе спрашиваю ее: «Больно?» — «Да нет, у меня как раз звук не шел, замыкало, а он вправил! И не больно совсем!»

Скажут: чудно, неужели для хорошего пения обязательно нужно бить? Не обязательно. Да и у отца Матфея это было крайнее средство воздействия. Он слышал что-то такое, недоступное нам, и старался привести наше пение в соответствие с этим, неслышимым для нас камертоном. Незабываемое «Тише, еще тише, доста!...» — и звук стихает до немыслимого трепета, приближаясь к тишине, но не исчезая. Слово «тишина» было для него в какой-то мере ключевым — «Пойте из тишины!». Зато какая была радость у всех, когда это удавалось. Помню, как на одном из последних с ним богослужений мы пели «Херувимскую» Чеснокова. Праздник, огромный хор. Пение полностью подчинялось малейшему движению руки нашего регента. Затих последний аккорд, и вот тишина после этого — она была другая. «Мы это сделали! Ты слышишь, мы спели, как мы спели!» — это Ольга Ивановна сжимает мою руку. А ведь мы просто сделали то, что он хотел, и передали то, что он считал нужным.

* * *

В устах отца Матфея русский язык приобретал особую силу выразительности. При этом он мыслил образно, часто опираясь на Священное Писание и богослужебные тексты. "Господь хранит пришельцы", — приветствовал он опаздывающую и со страхом взиравшую на него Агнессу Яковлевну. «Бесплодные смоковницы!» — это альтам. «Молчите, вот еще миноносицы!» — уже всему женскому составу после неверно взятой ноты, в день Жен-мироносиц. Кардинальная мера — "Закрой рот!" или "Замолчи!", хуже этого было только "Сойди с клироса!". Певец должен был жить и, если надо, умереть на клиросе. Пропуски служб не приветствовались. Отпроситься куда-либо заранее было крайне маловероятно. Бывалые альты советовали мне лучше пропустить и извиниться, нежели отпрашиваться. Не поверив корифеям («Ну, они — понятно, без них никак, но я-то и пою хуже всех, что уж меня держать»), предприняла один раз попытку отпроситься с одной-единственной службы. "А петь кто будет?" — и не отпустил.

* * *

Певцы были у него Тимошами, Кирами, Андрюшами, но был и "Мих Михыч" — так он величал поющего в хоре помощника инспектора.

— Тимоша, ты куда смотришь? На Страшный суд? Ну, тогда хорошо. Нашел себе там местечко?

— Рома, прикрой, пожалуйста, дверь. Спаси Господи. Ты и в раю, видно, будешь там при двери, да?

Кроме того, что всех певцов знал по именам, он помнил еще и дни их Ангела. Как-то встретил меня у Троицкого собора, остановился: "Откуда дровишки?". Занес руку для благословения: «Поздравляю Вас!» — благословил и, видя мой вопрошающей взгляд — «До Вашего дня Ангела осталось ровно полгода и семь дней!». И двинулся дальше в путь, поддерживаемый келейником.

На поминальные заупокойные службы отец Матфей приходил со своим мешочком, в котором, кроме помянников, лежали еще и записки, некоторые - совсем ветхие. Но память его не ветшала. Мог напомнить, что сегодня день памяти такого-то композитора или день смерти певчей хора такой-то — и называет дату и год смерти.

* * *

На службах при нем — на моей памяти — было несколько неожиданных ситуаций.

Шла Литургия в Успенском соборе, в день праздника преподобного Сергия. Спели "Милость мира", заканчивали "Достойно есть". "...Величаем!" — заключительный взмах руки отца Матфея, и — мгновенно! — большая серебряная лампада над ним раскачивается, наклоняется, из нее выплескивается масло, прямо на главу отца Матфея, стеклянный стаканчик падает в руки ближайшего певчего... Хор замер и расплылся в одной большой улыбке — масло стекало по батюшке строго канонически — "яко миро на главу, браду Аароню"...

— Что лыбитесь? Платок дайте, — серьезно и недовольно одернул батюшка хористов, и к нему тут же потянулись со всех сторон платки и салфетки. Что интересно, мы потом специально смотрели: ведь это надо исхитриться, задеть тяжелую лампаду, высоко висящую перед иконой преподобного Сергия.

Молебен преподобному Сергию под открытым небом. С утра никак не может разразиться дождь. Небо затянуто тучами. Хор, как обычно, расположился на возвышении — деревянном постаменте перед колокольней. Поем, отец Матфей регентует. Изредка поглядываем на небо — вот-вот ливанет. После чтения молитвы преподобному Сергию на помост поднялся митрополит Онуфрий в праздничном облачении, поприветствовал батюшку и встал за его креслом. Мы поем, спели все многолетия. Наконец любимое батюшкино "Всем именинникам и всему хору многая лета!"; последний взмах его руки — и на нас обрушивается ливень! Все, включая Батюшку, рассмеялись. Дождь словно следил за нами исподтишка, чтобы по последнему мановению регента грянуть на наши головы!

Третий запомнившийся мне случай тоже произошел на молебне. Это был последний Батюшкин молебен, "на летнего преподобного", как говорят в Лавре. Хор выстроился на помосте. Отец Матфей по обыкновению восседал в кресле, уставщик раздавал ноты по партиям. Вдруг порыв ветра поднял ноты с пюпитра, стоявшего перед отцом Матфеем, и понес их — выше, выше, вертикально вверх! Певчие в верхних рядах замахали руками, пытаясь подхватить листы, — один отец Матфей спокойно продолжал управлять хором, искоса наблюдая за оживлением в рядах. Наконец все ноты были возвращены на пюпитр. Молебен продолжался обычным порядком, все старательно пели. Но это была последняя наша молитва преподобному Сергию вместе с отцом Матфеем.

* * *

Болезнь постепенно отнимала у него силы. Но отец Матфей был настоящий воин Христов и бился до конца. Сначала он стал опираться на руку сопровождавшего его студента. Потом студентов стало двое. Не помню, в какой момент на клиросе появилось резное кресло, на которое батюшка все чаще присаживался во время службы. Он старался не показывать вида, умело маскируя усиливающийся недуг.

Помню, как в последний раз отец Матфей спустился с клироса на Рождественское славление. Келейник настаивал, чтобы он не ходил. "Вы же понимаете, что Вы не успеете!" — шептал он озабоченно, видя, как отец Матфей собирается спуститься вниз на "сходку" (совместное пение двух клиросов в центре храма перед Царскими вратами). Батюшка ничего ему не ответил, но подозвал другого студента: "Юра, помоги мне", — и, держась за его руку, медленно, с трудом, стал спускаться вниз. Певчие уже все сошли с клироса, но алтарь еще заканчивал, и там не могли видеть, как, пересиливая себя, отец Матфей идет славить Рождество. Он мог не успеть. По моему, мы все — семинаристы внизу, женский состав на клиросе — отчаянно молились, хотя и видели, что регент другого клироса готов заменить его в любую минуту. Но он пришел вовремя. Встал в центре, дал тон. Вышел послушник со свечой, символизирующей рождественскую звезду, вышли отцы из алтаря — и хор грянул "Рождество Твое, Христе Боже наш...". Кажется, отец Матфей был счастлив.

До поры до времени ему удавалось скрывать мучительный недуг. Как он ни скорбел, но однажды ему пришлось регентовать всю службу сидя. Он был такой же — огонь, пламень, он весь горел стремлением к совершенству — но ноги подводили все больше. Он поднимался на клирос заранее, чтобы никто не мог видеть, как тяжело дается ему подъем. Были случаи, когда после праздничного Акафиста он оставался ждать всенощную на клиросе, потому что дорога до кельи становилась для него тяжелее такого вынужденного отдыха. Как-то на клиросе от имени хора ему вручили икону. Не помню, какой это был праздник, но в память врезалось — в ответной речи батюшка сказал:

— Я все больше понимаю, как надо петь, и все больше хочу это передать, но вот ноги... ноги подводят… — и голос его дрогнул.

На службу его привозили уже на кресле-каталке, но по ступенькам он все так же медленно и неуклонно поднимался сам, до времени. Однажды келейникам все-таки пришлось поднимать его на клирос вместе с креслом. С этого момента сам он уже не ходил. Ребята в буквальном смысле слова носили его на руках. Как мог, он старался сделать незаметнее свою немощь, но если в храм можно было прийти заранее или выбрать удобный момент для подъема на клирос, то на молебне ему приходилось терпеть всеобщее внимание, пока братья поднимали его на помост.

* * *

Как-то в Академию приехали создатели нашумевшего фильма «Остров». Встреча с ними собрала полный актовый зал. Режиссер Павел Лунгин рассказывал о своем замысле, актер Виктор Сухоруков — о том, как вживался в роль старца-игумена… Все живо, красочно, ярко. А в это время в Успенском соборе Лавры шла всенощная под праздник апостола и евангелиста Матфея. Архимандрит Матфей по обыкновению возглавлял службу. Пел мужской хор под управлением его помощника. На полиелей вышли практически все лаврские архимандриты, почтенные старцы, пришедшие помолиться вместе с именинником. Отец Матфей был уже очень болен, на клиросе регентовал только сидя. Но эту службу он всегда служил сам. Теперь он фактически не мог ходить без посторонней помощи, а о том, чтобы пройти с каждением по солее, не было и речи. Но он служил! На полиелей ребята вынесли ему с клироса в центр храма большое резное кресло. Нужно было видеть, как медленно, но неуклонно, поддерживаемый под руки, шел он к этому креслу; как, трогательно сопереживая, наблюдали за этим отцы. И вот Евангелие. Он читал стоя, поддерживаемый семинаристом. Но как он читал! У меня до сих пор ком в горле, когда я вспоминаю этот прерывающийся голос. «Симоне Ионин, любиши ли мя?...» Пауза. «Ей, Господи, Ты веси...» Затем снова вопрошание, и снова пауза — и ответ. И последнее: «Симоне Ионин!..» А далее невыразимо, неузнаваемо хриплым и прерывающимся от волнения голосом в ответ самому Господу: «Ей, Господи, Ты вся веси! Ты веси, яко люблю Тя!». Он стоял и прилюдно, принародно обращался напрямую ко Господу. Кажется, он произносил это сквозь слезы. Плакали и некоторые отцы... Пока я жива, я этого чтения не забуду. В храме меж тем шла съемка, операторы были вооружены новейшим оборудованием и большими лохматыми микрофонами. Как выяснилось, ирландское телевидение готовило фильм о Русской Православной Церкви. Сами того не предполагая, ирландцы запечатлели удивительный момент — последнюю всенощную апостолу и евангелисту Матфею, возглавляемую великим русским регентом в Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры. Осенью 2009 года его не стало.

* * *

На последнюю службу Успения Божией Матери отец Матфей рвался из родной станицы Архонской, где обычно проводил отпуск, будучи уже тяжело больным. Врачи боялись за его жизнь. Но — Успение Пресвятой Богородицы! Он не мог себе позволить пропустить такую службу — и поехал в Лавру. В поезде ему снова было плохо, в Москве его собирались увезти в реанимацию прямо с вокзала, но он отказался наотрез...

Кажется, еще до Успенского поста нам сообщили, что он в тяжелом состоянии. Кто-то распечатал молитву о его здравии, и мы поминали его, как могли. Говорили о плохом прогнозе, слухи были самые разноречивые.

Мы шли на вечернюю службу, заведомо зная, что отца Матфея сегодня не было на Акафисте Успению и на всенощной не будет. Помню свое ощущение. Полутемный храм, полупустой, народ только подтягивается. Занятая своими мыслями, подымаюсь на клирос, поворачиваю — и буквально натыкаюсь на батюшку, сидящего в полумраке. Нечаянная радость! Благословение — я не знаю еще, что последнее. Отец Матфей сосредоточен и собран. Пристроившись за ним, я наблюдала, как входили на клирос серьезные озабоченные певцы и как они расцветали, увидев, что "Батя" — здесь! Как всегда, общую взволнованность выразила Ольга Ивановна. Просияв, как и все, она воскликнула: «Ну, Батюшка, ну как же Вы нас всех испугали! Разве так можно! Что же Вы так болеть надумали!»

Но Батюшка, обычно легко шутивший, мягко остановил ее жестом руки. Лишь чуть улыбнулся виновато... Когда пели стихиру Успению, он закрыл лицо рукой. Кажется, он плакал, беззвучно. Потом в какой-то момент изменился в лице и непроизвольно протянул руку к сердцу. Мы продолжали петь. В паузе Ольга Ивановна тихо спросила его: "Батюшка, что?.." Он сдержанно остановил ее жестом. Ему уже было плохо, но он крепился, терпел. Мне кажется, отец Матфей не хотел отвлекать внимание молящихся от службы, любимой его службы Успению Божией Матери. Только когда погасили свет на шестопсалмие, он позвал ребят: "Все, уносите меня. Больше не могу, задыхаюсь".

И отпевание, больше похожее на Торжество Православия, когда удивительным образом Успенский собор вместил не только массу молящихся, но море певцов. Братия Лавры, смешанный хор, академические хоры, студентки Регентской школы, матушки Голутвина монастыря, бывшие певцы и ветераны хора — безо всяких спевок (какое там!) объединились в молитве за великого регента. Пели и плакали...

* * *

Потом были похороны, 9-й день, 40-й, были панихиды, вечера памяти и концерты. Но больше всего мне запомнился рассказ Светланы Федоровны (в крещении Людмилы) Ерастовой († 09.08. 2011). Она пела в Большом театре, а в свободное время, если не ошибаюсь, в Елоховском соборе, но на большие праздники старалась приехать в Лавру. Отца Матфея она знала давно, но не могу сказать точно, при каких обстоятельствах они познакомились. Отец Матфей всегда с радостью приветствовал ее появление на клиросе. После одной из панихид она и рассказала запомнившийся мне случай.

В 1988 году, по случаю Тысячелетия Крещения Руси, в Москве готовился грандиозный концерт в Большом театре. Были собраны светила русского советского хорового пения, хоры, капеллы, солисты — все с церковным репертуаром. И вот последний прогон. Ситуация при этом такая, что на концерт попасть шансов очень мало, поэтому на прогон пришли разные специалисты-музыковеды, студенты музыкальных учебных заведений, любители как-то проникли правдами и неправдами. Везде народ, в проходах стоит и сидит, на каких-то добавочных стульях, студенты забили галерки. Прогон — это уже тот же концерт. Причем те, кто спели, спускаются вниз и присоединяются к слушающим. И вот поют, поют... Все русская классика, именитые коллективы, сказочно красивые произведения. К концу народ в зале стал уставать. То пакет зашуршит, то крышка кресла неловко брякнет, то тихий разговор... Все эти шумы слились в один ровный гул, говорящий о том, что народ выдохся. Выдохся и полон мыслей о том, что пора бы и кончать. Последним должен был выйти хор отца Матфея, и те, кто его знали, включая Светлану Федоровну, очень переживали: уже все устали и кто там что поймет. И вот, выходят ребята на сцену, в подрясниках, под этот легкий гул зала, построились. Отец Матфей дал тон. При первых звуках пения народ стих. Совершенно. Они пели в полной, абсолютной тишине — "Свете тихий", "Земле Русская", много всего, но именно богослужебные произведения — сейчас я не назову точно. Суть в том, что народ вообще услышал многое впервые, и ведь как они пели! Зал замер, и было ощущение, что люди боятся дышать. И вот последний звук стих, на пару секунд воцарилась полная тишина. А потом весь театр встал и разразился бурей оваций. Это было Торжество Православия. Потому что так, как пел хор отца Матфея, не пел никто. Остальные именитые хоры свои программы исполняли на высоком уровне, высочайшем — но именно исполняли, для слушателей. Отец Матфей не исполнял, он жил этим, и с ним весь его хор, молился и пел Богу.

Сегодня в Лавре вспоминается день кончины архимандрита Матфея (Мормыля, † 2009). Совершается панихида у надгробия.

Архимандрит Матфей (Мормыль) на протяжении почти 50 лет являлся регентом хора Свято- Троице-Сергиевой Лавры и МДА и С. Собиратель и автор многих церковных песнопений, среди которых особое место занимает служба Всем Русским Святым, своим творчеством явил всему миру торжество Русской Православной Церкви в 20-м веке. В течение всей жизни он развивал и преумножал свои, и вверенные ему от Господа таланты певчих. Им создана особая певческая школа, неповторимый регентский стиль о. Матфея. Одновременно он преподавал Литургику и Церковный устав в Московских Духовных школах, возглавлял регентский класс. Заслуженный профессор МДА. Сотни его учеников по всему миру несут в своих сердцах благодарную память и развивают певческую культуру церковного пения, заложенную в них о. Матфеем. Архимандрит Матфей отошел ко Господу 15 сентября 2009г. и похоронен в Свято-Троице-Сергиевой Лавре у храма Сошествия Святого Духа.

Имя о. Матфея известно во всем мире. Для многих людей русское церковное пение ассоциируется именно со звучанием хора Троице-Сергиевой Лавры, которым на протяжении почти 50 лет руководил о. Матфей. За это время им была создана своя школа церковного пения, переложены многие песнопения и создано большое количество новых, которые принято называть Лаврскими. Сотни учеников Московской семинарии и духовной академии пели под его началом. Многие из них, являясь в настоящее время священниками и архиереями, в разных уголках нашей страны и всего мира продолжают дело своего учителя - несут людям и Богу православное пение.

О. Матфей (в миру - Лев Васильевич Мормыль) родился 5 марта 1938 г. на Северном Кавказе, в бывшей Терской области, в казачьей станице Архонская под Владикавказом, в благочестивой семье потомственных певчих. По воспоминаниям о. Матфея, он представлял уже четвертое поколение певчих в своем роду.

Его дедушка по матери, Троценко Лев Григорьевич, начал петь в местном станичном церковном хоре, затем попал в хор наместника Кавказа генерал-губернатора Воронцова-Дашкова, прошел школу Шаляпина по постановке голоса, закончил Тифлисскую консерваторию и стал оперным певцом. В 1913 г. он пел Ивана Сусанина в опере «Жизнь за царя» Глинки на сцене тифлиссой оперы. За это исполнение ему был подарен от Государя хрустальный бокал, который хранится в семье сестры о. Матфея. После революции был в ссылке, вернулся и остался церковным регентом. В 1937 г. в возрасте 49 лет его расстреляли. Через полгода после его кончины родился будущий о. Матфей.

Дедушка по отцу был взят на Беломоро-Балтийский канал и не вернулся. И по отцовской линии в роду также были монашествующие. Отец о. Матфея вместе с тремя своими братьями погибли в Великую Отечественную войну.

Бабушки о. Матфея были глубоко религиозными. Очень огорчались, что были неграмотными но, обладая феноменальной памятью, приходя из храма, дома пересказывали Евангелие и проповедь священника дословно.

Мама о. Матфея – Анна Леонтьевна, до последних дней своей жизни, умерла она в 2000г. в возрасте 93 лет, пела на клиросе в своем приходском храме.

Религиозное, церковное воспитание о. Матфей получил в семье. В возрасте семи лет он уже прислуживал в алтаре и начал петь на клиросе. В то время в церкви был еще дореволюционный хор. Сильное впечатление произвело на него пение слепых певчих из хора станичной церкви. Настоятелем храма был иеромонах Иоасаф (Бунделев), который хотел, чтобы Лев поступил в Московскую семинарию. Еще до поступления в семинарию Лев был назначен псаломщиком, и этот год при храме дал ему теоретическую богослужебную основу, очень пригодившуюся затем во время учебы.

В 1956 г. Лев поступает в Ставропольскую духовную семинарию, где в классе церковного пения В.П. Первицкого - регента, знатока и любителя обиходных мелодий, получает специальные музыкальные знания, осваивает клиросный репертуар, приобретает профессиональные навыки и первый опыт управления хором. Здесь формируется и названный им впоследствии очень важным навык «работать, готовить стихиры, расписывать, пропевать». Во время обучения в семинарии Лев Мормыль несет послушания псаломщика и регента левого клироса в Никольском храме г. Ессентуки и там встречается с известным на Северном Кавказе регентом дьяконом Павлом Звоником. По воспоминаниям о. Матфея, его привлекала «не система дирижирования, не техника, а необыкновенная церковная распевность», что, несомненно, повлияло на формирование его собственного регентского стиля.

В 1959 г. Лев Мормыль поступает в Московскую духовную академию, рано избирает для себя монашеский путь. В 1961 г. был принят в число послушников и 1 августа получил послушание «петь с народом». С этого времени и началась регентская жизнь о. Матфея в Лавре. В декабре 1962 г. послушник Лев принял постриг с именем Матфея (в честь апостола евангелиста Матфея). Монашеская жизнь о. Матфея проходила под руководством опытных духовных наставников – о. Феодорита, о. Кирилла (Павлова), о. Тихона (Агрикова) и других старцев той поры. В те годы развернулась жестокая антирелигиозная кампания - хрущевские гонения на церковь, из Лавры выгоняли молодежь. А в стенах Лавры, по молитвам старцев, благодаря их стойкости и бодрости, создавалась особая теплота и уют.

9 марта 1964 г. о. Матфей рукоположен в иеромонаха. К этому времени он уже старший регент лаврского хора и преподает литургику и церковный устав в Московской духовной академии, которую успешно окончил в 1963 г. В 1968 г. иеромонах Матфей возводится в сан игумена, а в 1971 г.- архимандрита. В 1988 г. о. Матфей утвержден в звании профессора МДА. В 2004 г. ему было присвоено редкое звание заслуженного профессора МДА.

Назначенному управлять смешанным, а затем и мужским хором, о. Матфею пришлось заново создавать хор. Поэтому он мог твердо сказать, что на чужом основании он никогда ничего не строил. Особенностью объединенного хора МДАиС был постоянно меняющийся состав хора, состоявшего из братии монастыря и студентов. У братии пение - это послушание, а послушания меняются. Из семинаристов поют первый и второй, от силы третий класс, из академии единицы, им не до того. Каждые два года менялся почти весь состав хора. Со смешанным хором о. Матфей пел раннюю литургию (потом отпускал певчих на работу), а позднюю - с мужским.

О. Матфею буквально по крупицам пришлось собирать нотную библиотеку лаврского хора. Он сам находил старые распевы Лавры, переписывал, расписывал партии. В конце 50-х и в 60-е годы он собирал и записывал элементы почти разгромленного в предыдущие десятилетия традиции церковного и особенно монашеского пения. В тот период для мужского хора почти не было репертуара. Большое впечатление оказали на о. Матфея предпринятые им в те годы поездки в Почаев и Киево-Печерскую Лавру перед ее закрытием. Он назвал их экспедициями - по полученному им там певческому материалу. Мозоли на пальцах от постоянного переписывания нот остались у него до конца жизни. Когда в 90-е годы по всей стране стали открываться храмы и монастыри, ксерокопии его аранжировок стали основой репертуара практически для всех мужских хоров на всем пространстве Русской Православной Церкви.

В работе с хором о. Матфей применял систему Станиславского - «Читать ушами, а петь глазами». На репетициях в работе над произведением о. Матфей начинал с самого интересного, или красивого, или трудного места. Особое внимание уделялось культуре пения, распевности. Даже в чтении присутствуют элементы пения. «Звук должен быть слугой слова», - говорил о. Матфей. Он любил церковное пение, не отделяя его от богослужения. «Каждый должен петь, будто он поет последний раз в жизни. Тогда это будет последняя «жертва вечерняя». Во главу угла он ставил любовь и понимание службы. Он как будто дышал вместе с ритмом богослужения, а пение его хора доносило это дыхание до всех молящихся. «Его творчество было священнодействием, - говорил регент Алексей Пузаков, - он был очень индивидуален и очень убедителен. Он создал свой стиль - высокий, музыкальный, духовный и одновременно очень лирический, тонкий. Это был музыкант и личность огромного масштаба, равного которому трудно найти». Невероятная работоспособность, постоянное творческое искание, самоконтроль и самопроверка: «Господи! Угодно ли Тебе то, что я делаю?» - благодаря этому и было создано то, что сейчас называют «регентским стилем о. Матфея» и «певческой школой о. Матфея».

Помимо участия в богослужениях хору приходилось петь на разного рода торжествах, праздниках, юбилеях, концертах. Тогда нужно было выбрать песнопения, которые лучше звучат в концертном исполнении и при этом несут назидательное значение, смогут оцерковить слух и сердце слушающего, чтобы лицо Церкви показать в тех условиях, когда нет икон.

Отец Матфей - автор многих церковных песнопений. Уже в 1961 г. к празднику преп. Сергия ему было поручено подготовить стихиры преподобному. Владыка Сергий (Голубцов) не давал ему прохода: «Отец Матфей! Когда ты начнешь писать? Тебя надо обязать!». По словам о. Матфея, пробным камнем для него были стихиры из службы русским святым на Великой вечерне - там, где поются «Земле русская», «Русь святая» на подобен «Доме Евфрафов…». Напевы этого подобна были у него разные, но пришлось взять Киево-Печерский, который попался ему однажды на листочке. Первый раз «Русь святую о. Матфей пел со смешанным хором в 1963 г. на престольный праздник Русским святым, под Успенским собором. Хор сделал то, что хотел о. Матфей, и все от умиления плакали. Потом, когда в 1988 г. готовился праздничный концерт по случаю 1000-летия Крещения Руси, о. Матфей решил включить эту стихиру в репертуар, но его нужно было утверждать у уполномоченного по делам религии. Тогда о. Матфей проявил находчивость и включил ее под названием «Подобен «Доме Евфрафов». Значительным вкладом о. Матфея явился новый репертуар обихода Постной триоди. За основу были взяты строгие монастырские распевы: знаменный, Валаамский, Соловецкий, Зосимовой пустыни, С особым почтением о. Матфей относился к службе Великого Пятка. В этой службе осмогласие представлено во всей красоте. Это все то, что можно вынести из мелодий и принести к Голгофе. В Лавре, на 12 Евангелиях читается только само Евангелие и тропари трипеснца, а все антифоны, седальны пропеваются. О. Матфей записал все эти песнопения на ноты, и они были изданы. Он по праву считал это своим приношением к 2000-летию христианства. Отец Матфей с любовью и признательностью вспоминал патриаршии службы. Ему довелось руководить хором при четырех патриархах (Алексии I, Пимене, Алексии II и Кирилле). О. Матфей возобновил в Лавре уставное пение одним певцом на Литургии преждеосвященных даров песнопения «Да исправится молитва моя…». Особой заслугой о. Матфея является создание им новых литургических песнопений, в том числе приуроченных к знаменательным датам церковной истории.

За заслуги перед Русской Православной Церковью о. Матфей был награжден многими церковными наградами.

По словам высокопреосвященнейшего владыки Евгения, ректора МДАиС, о. Матфей как профессор был интеллектуальнейшая личность, а как регент он трудился, не покладая рук. Преданный до бесконечности возложенному на него послушанию до последних дней своей жизни, превозмогая боль и немощь от тяжелой болезни, он участвовал в богослужениях, проводил занятия со студентами. Буквально через несколько дней после труднейшей операции, в тяжелом физическом состоянии он был в храме на празднике преп. Сергия. Не мог он себе позволить не быть не в храме в этот день. У него были особые отношения с преподобным Сергием.

По воспоминаниям его ученика, ректора Санкт-Петербургской Духовной академии епископа Гатчинского Амвросия, архимандрит Матфей был настоящий монах. Несмотря на свою мировую известность, жил в скромной келье, где всегда привечал студентов, раздавал им гостинцы, помогал деньгами. Тяжело болея, он не раз отказывался от элитных больниц, говоря, что келья - его любимое место после клироса. Насколько он был пламенный и требовательный в пении, настолько добрый и гостеприимный в жизни. Он любил людей больше себя. Заботился, чтобы певчие могли заработать. Когда выезжали с выступлениями, непременно оговаривал условия пребывания, питания хористов. Зарабатываемые при этом деньги часто отправлял на восстановление монастырей, а сам все ходил в старых ботинках.

Отец Матфей обладал феноменальной памятью и без труда цитировал целые стихиры из последований больших церковных праздников. Ему достаточно было один раз спросить имя человека, чтобы запомнить его на всю жизнь. Существуют легенды о «воспитательных методах» о. Матфея. Многие вспоминают его чувство умора. Он был яркой, живой личностью. А самой главной чертой его характера, как отметил в надгробном слове Наместник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры владыка Феогност, была честность во всех делах и словах.

Он был и останется для нас примером и камертоном нашего отношения к Церкви, послушанию, к окружающим людям.

Владыка Евгений отметил, что «он может уверенно сказать: «Вот те таланты Господи, которые Ты мне дал, и вот те, еще приумноженные, которые я принес Тебе»».

Вечная память и вечный покой архимандриту Матфею!